Карие глаза. Необычный оттенок. Умная, подумал я, и не очень-то во мне уверена. Мои тупые «понятно, понятно». Сами эти мои каморки, узкая лестница, даром что окно на Бродвей. Впрочем, умная, но не слишком, и в себе уверена тоже не слишком – иначе не сидела бы здесь.
Потом, в один из моих четвергов, она сказала:
«Он не был гинекологом, когда мы познакомились, – остолоп. Он был просто... не очень прилежным студентом-медиком».
И засмеялась – правда засмеялась. Маленьким сухим смешочком. Оказалось, такое еще бывает. Я подумал: как в обычной жизни. Мы могли бы и не здесь находиться.
Еще позже она объяснила:
«Гинеколог – это из греческого. Буквально значит – бабник. Ха. Но он им не был. Кроме нее – никого. Я точно знаю».
По правде, она-то и научила меня выражать мысли, говорить обо всем этом, пользоваться словами. Чем не образование?
Он был гинеколог, она – преподаватель языков. Включая английский, разумеется.
«Понятно».
Солнце полого светило в окно моего кабинета, точь-в-точь как сегодня. Холод снаружи, слои нагретого воздуха внутри. Поверх стола между нами – солнечный барьер. Свет тронул ее колени, придавая им такой вид, словно им некуда спрятаться.
Не уверена во мне, подумал я, и может читать мои мысли – мои гинекологические.
Но если и правда могла, если читала, значит, прочла и ту, которая отдалась во мне маленьким сочувственным уколом. Что ей от этого еще хуже – больнее, стыднее. Все избитые шуточки и пошлые высказывания вылезли и теснятся вокруг, донимают ее. Каков гинеколог, а? Женский специалист...
Посмотрела на меня и почему-то улыбнулась. Улыбкой такой же беззащитной, как ее колени.
Переступаешь черту.
3
Цветочный только открылся. По полу цепочки серебристых блестящих капелек. Здесь, на другой стороне Бродвея, на первом этаже, солнце светит с тыла, через заднее окно, и молодая продавщица на мгновение становится силуэтом на световом полотне.
Если Рита смотрит (это предположение, не больше), если подошла к окну кабинета и глядит вниз, она приметила, как я перехожу улицу, и подтвердила себе: идет покупать цветы. Хотя именно Рита здесь постоянный покупатель, а не я. Сегодняшнюю продавщицу я раньше не видел. В первый раз это был явный, неприкрытый знак: цветы в новенькой вазе на моем рабочем столе.
Подарок, Джордж, – начни что-то сызнова. Еле заметно качнула бедрами.
Но она и себе купила – для «приемной» (ваза поменьше), – и я увидел запись в книге расходов, которую она начала вести как положено: «Цветы для офиса». Еженедельная статья. Уже, конечно, не в подарок – за мои деньги.
Одно из многих ее нововведений – часть обширного «плана переустройства», наряду с аккуратной бухгалтерией.
«Представительство, Джордж. Это имеет смысл. Когда видят вазу с цветами, чувствуют себя уверенней. Хорошо для бизнеса».
Истинная правда. И никаких неприятных запахов. И никаких сомнительных шуток. Ты мое представительство, Рита. Когда они видят тебя... Я не сказал этого ей. Истинная правда тем не менее.
Почему я сам об этом не подумал? Простенькая деталь. Ваза с цветами. Из «Джексона» – только улицу перейти. Помимо прочего, личный момент. Будьте к себе поласковей. Лучше питайтесь. Легче ко всему относитесь. Купите себе букет цветов.
Я раньше был полицейским. Не цветочная работа. Но у меня на памяти давний пример: фотоателье отца, а рядом – цветочный магазин. И папа был там постоянным покупателем.
Молодая продавщица вытирает руки о фартук. Ведра плотно набиты цветами. Кажется, что едва срезаны – как будто прямо тут, у них на задах, волшебный сад, которому нипочем ноябрьский мороз. Серый металл усеян холодными капельками.
Маленькие повседневные тайны. Как они оказываются в городе – все эти лилии посреди зимы? И более крупная тайна – впрочем, не такая уж тайна: почему цветочные магазины еще существуют? В наше-то время. Хотя бы этот, «Джексона»: я все жду и жду, что он исчезнет, как внезапно исчезают магазины, но он держится. И много таких по всему городу. Казалось бы, оно давно должно было отправиться на свалку – это дурацкое нежное побуждение пойти и купить цветы.