–Это кара.
Уходящий отзывается коротко и умолкает, но я не введусь, я знаю, что он всегда рядом. Он всегда где-то тут, где-то со мной и он прав – посмертие, конечно, без вкуса, ветра, запах и чувства, но там в отсутствии тревог и состояний покоя ничего не существует. Это ничего – страшное дело, но всё же, здесь, в мире запахов, звуков и вкусов, в мире ощущений и эмоций…
Мне плохо. Сначала была слабость. Слабость, в которой я отъедалась, не понимая, почему я не могу насытить свой голод. Потом тоска. Нельзя вернуться из мира мёртвых и сделать вид, что так и было оно задумано с самого начала. Нельзя вернуться из мира мёртвых и притвориться, что ты прежний и всё в порядке.
Я так не смогла.
И только одно развеяло мою тоску, отогнало её хоть ненамного. То, что дал мне Уходящий, но не из милосердства, а перехватив управление моим телом на себя.
–Вот тебе новая мука – ты знаешь, как победить тоску, но не сможешь повторить, – сказал он, когда я вернулась в себя.
И оказался прав.
Вот только мне что делать? идти в церковь? В полицию? Знаете, ребята, я тут умерла, а потом меня Уходящий выбросил в лес…
Я такими темпами в психушке окажусь быстрее, чем в камере! Вот такую ловушку он мне и устроил – пытка ожиданием, пытка безысходностью боли и тошнотой, тоской и непроходящим кошмаром безжизненности в жизни.
А эти веселятся… ненавижу! Ненавижу их, за то, что им весело. Ненавижу их за то, что они могут пить, обсуждать, чувствовать совсем другое, отличное от меня. Ненавижу их за то, что они не пережили того, что пережила я. а Филиппа ненавижу отдельно!
–Тогда пойди и прекрати это, – подсказывает Уходящий. Я же знала, что он где-то поблизости, так почему вздрогнула?
Да потому что сама уже прикинула о том, что могла бы выйти сейчас и обрубить их веселье. Могла бы, но не стану. Я Софья Ружинская, а не марионетка Уходящего. Филипп не обязан меня принимать, но я-то должна помнить о том, что между нами когда-то было тепло и доверие, и даже что-то большее. А этот его друг виноват только в том, что он здесь, когда мне плохо. Но не будь его, что было бы? Ничего, кроме разочарований. Я знаю, что хотел сказать мне Филипп, и я благодарю его за то, что он не успел этого сделать.
–Иди, попробуй найти покой, – шипит Уходящий, но я отмахиваюсь.
Нет, не пойду. Не пойду! Я останусь здесь. Голод – это ничего, это не в желудке, это где-то внутри меня, на уровне души. И тошнота тоже. Кстати, кажется, я могу дышать.
Я ложусь, снова закрываю глаза, переворачиваюсь набок. Так меня тошнит чуть меньше, так легче и дышится. Подушку на голову от лишних звуков, и…
–Софья, он лжёт тебе…– от Уходящего никакая подушка не помогает. Ничего не помогает. Нельзя прогнать голос, который звучит не рядом с тобой, а внутри тебя.
–Пусть лжёт, мне всё равно, – я не лгу. Мне правда всё равно. Чувство небывалой усталости не покидает меня уже который день. Мне кажется, что я даже встаю уставшая. И на зиму тут уже не спишешь – заканчивается она, зима-то…
***
–Софа, Соф? – я вздрагиваю и с удивлением понимаю, что спала. Надо же, для меня это редкое явление после возвращения, чтобы уснуть и не заметить этого.
Но нет, всё так и есть – я спала, тихо и беззаботно спала, словно имею на это право. А надо мной Филипп. За окном утро – оно напряжённое, хмарое и Филипп такой же.
–А? – я не могу понять что происходит. Филипп тут – это меня радует. Но почему я вчера уснула, не заметив этого?
–Поехали в больницу, тебя надо наконец-то осмотреть, – Филипп пытается улыбнуться, но улыбка выходит напряжённая.
–Что-то случилось? – я всё-таки решаюсь спросить. Филипп мне не чужой человек, всё равно я имею какое-то моральное право, верно?
Он странно смотрит на меня, потом спрашивает всё-таки, решаясь:
–У тебя был дурной сон?
–Сон? – я хмурюсь, пугаюсь. Я говорю только с Уходящим, но Филиппу лучше об этом не знать. Если даже я не понимаю, что это значит, то он не поймёт и подавно. Он ведь не умирал!
–Ты говорила во сне,– он нервничает, нехорошо нервничает.
–И что я сказала? – я стараюсь говорить спокойно, но меня изнутри бьёт лихорадочным ужасом. Филипп не может говорить о той беседе, которую я помню – он сидел через стенку с Игорем и был весел. Не может же быть так, чтобы он услышал? А если и услышал, то что я сказала?