Кажется, я сказала, чтобы Уходящий заткнулся и ещё сказала, что Филипп может мне лгать, но мне всё равно. Это что, повод для того, чтобы так напрячься? Даже я, со своими сломанными и измотанными мотками недоразуменных нервов понимаю – это не какие-то сверхстрашные фразы!
–Я не помню, – Филипп отводит глаза, – боже, сколько времени! Софа, пора в больницу. Давай, умывайся, но не завтракай, надо будет сдавать кровь. Я пойду, вызову такси.
Он суетится как дитя. Он не смотрит мне в глаза, словно стыдится.
–Филипп, – я перехватываю его суету, странно ощущая себя старше и сильнее его. – Филипп, скажи, что я сказала ночью и что было? Мне важно знать.
Он колеблется. Ощутимо колеблется, и я напираю, не подозревала даже, что я так могу:
–Филипп!
–Я пришёл к тебе, – он сдаётся, – когда ушёл Игорь.
Ну надо же! я с трудом удерживаюсь от смешка, но что же, пой, птичка, пой!
–Люди! – с холодным равнодушием напоминает Уходящий, и я вздрагиваю, чувствую ужас и неприязнь.
Видимо, и то, и другое отражается у меня на лице, потому что Филипп воспринимает это на свой счёт:
–Нет, не подумай! Ничего такого, просто я хотел убедиться, что ты в порядке!
–И как? Я была в порядке? – откуда во мне-то столько желчного холода? Почему я не могу заткнуться? Почему я не могу сделать вид, что всё хорошо? Почему не могу сдержаться?
–Я думал, что у тебя температура, – у Филиппа виноватый голос, – было похоже, что ты мечешься, ну, как в лихорадке.
–И что я говорила?
–Ты просила кого-то не трогать Агнешку, – голос Филиппа падет в глухоту отчаяния.
И я вспоминаю. Резко, словно какой-то кусок памяти встаёт на место. Сон. Или, вернее, вклинившееся посмертие. Серость, выхлестнувшаяся как сновидение. Агнешка, которая исчезает в зыбучих песках Забвения, и я, которая ничего не может сделать. А рядом с нею – Уходящий, который тянет её за волосы из зыбучих песков, вытягивает лишь слегка, позволяет песку разлепить глаза, разойтись, взглянуть на меня, и снова отпускает.
Сколько раз Агнешка тонула? Сколько раз её голова скрывалась в зыбучих песках и сколько раз рука Уходящего жестоко поднимала её, когда макушка уже вроде бы ушла? И снова отпускала, едва голова начинала подниматься. И Агнешка, не имея силы и возможности вскрикнуть, тонула, глядя на меня.
Конечно, я кричала. Я просила её не трогать. Я угрожала Уходящему. Я плакала, я билась и как пришло утро – забыла. Сон? Это всё сон?
–А ты умри и попробуй найти Агнешку! – Уходящий тут же ехидничает.
Но я не подаю вида. Хватит пугать Филиппа, он и без того напуган мною, он несчастен и запутался. Я должна его поддержать. Меня уже никто, конечно, не поддержит, но я могу ещё хоть что-то сделать?
–Это был дурной сон, – я улыбаюсь, кажется, даже естественно и виновато, – извини, если напугала. Агнешка…я же рассказывала как она утонула в забвении на моих глазах? Это нелегко забыть, видимо, я и вспомнила.
Филипп верит и не верит. Объяснение убедительное, но, видимо, я вела себя не как во сне, ну, во всяком случае, не как в малоубедительном сне.
Впрочем, не будет же он со мной из-за этого разбираться? Я хитрее, я должна его убедить, что всё в порядке, я отвлеку его, а там как пойдёт.
–Как посидели вчера?
–А? – Филипп даже вздрагивает от неожиданного вопроса, но и ему хочется нормальной спокойной, а главное – понятной жизни, поэтому он даже наполняется энтузиазмом: – знаешь, Игорь на самом деле неплохой человек, очень много чего подмечает… и у него есть история, кажется, даже не вполне обычная. Перспективная. Ну, в смысле для нас.
Для нас?
Как мало надо человеку для счастья. Всего лишь услышать «для нас», а не «для меня», и вот уже радостнее и утро кажется не таким хмарым и мрачным и напряжённость уже тает, но мне нужно убедиться:
–Для нас?
–Если ты, конечно, захочешь вернуться к работе! – испуганно заверяет Филипп, – прости, я почему-то…нет, я понимаю, ну, если ты откажешься, то это будет нормально, ведь после всего что было…
Он мнётся, спотыкаются его слова, сам он растерян. Он думал о моём будущем! И мне радостно, чертовски радостно и уже не так противно от себя и от него. Как знать – может и впрямь всё ещё наладится?