Конечно, искать. А может лучше – пропади она пропадом? А может… звонок, телефонный звонок. Майя.
–Я бы хотела отпроситься, – голос собранный, деловой, ей легко и весело жить. Пусть жизнь её прошита сегодняшним одиночеством. – Ну, на понедельник. Мне к врачу надо…
Понедельник, к врачу, работа…как это всё было сейчас далеко от Филиппа, как непонятно!
–Алло? – напряглась Майя.
–Да, конечно, – Филипп заставил себя ей ответить. – Конечно, я понял.
Он смотрел на застывшего Игоря, на опустелую комнату, на стакан Софьи, и понимал, как в нём собирается решимость.
–Майя, а ты сейчас что делаешь?
Игорь сделал большие глаза и выразительно замотал головой. Но Филипп предпочёл этого не заметить.
–Э…ну в интернете сижу, фильм ищу, – Майя удивилась вопросу.
–А хочешь присоединиться к одному делу?
–Какому?
Игорь скорбно рухнул в кресло. Но протестовать перестал, может быть и ему пришло в голову, что трое голов лучше двух ошалевших.
–Надо найти Софью. Софью Ружинскую, – Филипп против воли улыбнулся, благо, Майя не могла его видеть.
В трубке повисло молчание. Затем Майя осторожно подала голос:
–Филипп, Софья же…
–Не совсем, – перебил Филипп. – Это страшная история и непонятная. Если хочешь присоединиться – дуй к её дому, помнишь где она жила? Я тебя там встречу. Расскажу.
–Скоро буду, – Майя не стала спорить и выспрашивать, рванула трубку, звонок закончился.
–Хорошо, – согласился Игорь, – а мне ты расскажешь?
–Мне бы кто рассказал, – мрачно ответствовал Филипп и поднялся, – надо выпить.
39.
Он обещал что боли больше не будет. Солгал, конечно! Теперь я это понимаю, а в ту злую минуту хотелось поверить в то, что всё закончится. Пусть я уйду, пусть умру, но всё моё существование, запертое между жизнью и не жизнью, закончится.
Но боль продолжилась. Теперь Уходящий тащил меня по квартире Филиппа, тащил за волосы, так, чтобы я прикладывалась головой об каждый несчастный выступ. Тащил по знакомой уже серости. И я могла сколько угодно пытаться звать Филиппа или поднявшегося вместе с ним озадаченного Игоря, они не слышали меня. И не видели. И даже когда меня протащило волей Уходящего совсем близко – всё равно не почуяли. Они боялись, а страх застил их восприятие.
Уходящий сказал, что боли больше не будет, а она осталась со мной. Она росла в моей груди, хоть и придавленная серостью теней моей же души, но она всё равно росла. Как комок, который нельзя было никак изгнать, как что-то лишнее, захватывающее все, что во мне ещё оставалось.
Интересно, как я должна была умереть в этот раз? Нет, вру, мне не так уж и интересно. Не до каких-то тут интересов, когда больно.
–Ты же обещал! – орала я, когда квартира Филиппа истаяла за моей спиной, но мы оказались не в подъезде, а в уже знакомом Ничто, в котором всё вроде бы было живым и вязким, похожим на кисель, а вроде бы давно уже мёртвым. – Ты же…
–Обещал, – согласился Уходящий и оскалился мне. Его пустое лицо, здесь обретшее черты, едва различимые и одновременно резко проступающие, было довольным, – не надо было предавать меня, девочка! Надо было быть с нами, а не срывать нам возвращение.
Месть страшна тем, что её нельзя остановить. Месть Уходящего оказалась ещё хуже от того, что имела под собой несколько слоёв: сначала он дал мне надежду и это была изощрённая пытка, потом он позволил мне понять, что я не живу, и на самом деле мертва – и это была грубая пытка, а теперь, когда я поддалась на его уговоры, он протаскивал меня с яростью и бешенством, показывая мне моё настоящее место в Ничто – и это было последней пыткой.
Забвение, меня ждёт забвение. Те же зыбучие пески, что поглотили Агнешку. Мою родную, любимую Агнешку! Как знать, может быть, в этих песках не всё исчезает до конца? Может быть, мы с нею ещё встретимся?
Нет, лучше не питать себя надеждой, лучше позволить Уходящему довершить свою месть и принять участь свою как должное. Слишком долго я бежала и в итоге не пришла ни к чему.
Разве что к серости, которая разветвлялась передо мной, растягивалась, сужалась, и снова тянулась…