Почти шесть лет? Совсем незлобного, исполнительного, открытого человека он потерял. Сердце – говорили врачи, а Владимир Николаевич почему-то не верил им. Впрочем, пока не мог понять почему не верит.
Все были в удручённом состоянии. Ружинская села в уголок, забилась к самому углу, закрыла лицо руками. Непонятно было с виду – плачет или просто переживает без слёз произошедшее?
А Ружинская не просто переживала. Её терзали ужас и вина. Вина за Нину приглохла, притупилась – всё-таки, с Ниной было совсем неясно пока, и самое главное – Нина была чужой, а Павел своим. Софье хотелось поделиться одной страшной догадкой с Филиппом, но он сел – нарочно или случайно? – далеко. А отзывать его сейчас? Да как можно?
И потом – Софья очень хотела, чтобы до того, как она озвучит Филиппу свою догадку, аргументы противостояния этой догадке взросли в ней самой. Потому что если она права, то Павел умер по вине её и Филиппа.
Сам же Филипп был мрачен. Он помнил Павла. Помнил, конечно, и то, что Павел счёл его предателем вслед за Владимиром Николаевичем, и придерживался этой точки зрения куда более яростно, чем Зельман и даже Майя. Но…
Это был хороший, простой человек. Человек с убеждениями. А Филипп знал его ещё и как незаменимого специалиста по технике, который мог работать на пределе слабеньких возможностей доступного им оборудования.
А ещё – он был ровесником Филиппа. И от этого было ещё не легче. Прежде смерть была рядом, но касалась тех, кто, по мнению Филиппа, мог бы вполне умереть: поживших, нервных, замаранных в должностном бреду и даже взятках – с такими он работал. Что до Карины – та вела нервный образ жизни. А что с Ниной – ну, та пережила много горя, не так давно родила, сидела на успокоительных – её организм уже был истощён – так виделось Филиппу.
Но Павел? Любимый сын родителей, золотая медаль в школе, вполне приличный диплом (не все на Кафедре его имели: Ружинская бросила учёбу, Майя вылетела, сам Филипп попросту закончил десяток курсов…а вот Зельман, Альцер и Павел были с высшим образованием и пришли на Кафедру уже после окончания института).
К тому же – Павел не пил, не курил, не шлялся с подозрительными компаниями и не жаловался на здоровье.
И умер.
Вот так распорядилась жизнь.
Майя сидела заплаканная. Она света белого не видела, и, судя по всему, ей было хуже всех. Правильно, в общем-то. Павел пригласил её сюда. Она была тогда без образования, работала официанткой, злилась на всё, на что могла злиться, а Павел дал ей работу. Он знал её брата, учился с ним в школе, и Майя казалась ему вечной девчонкой. Они долго не виделись, а при встрече Павел её и не узнал. Но зато прознал про её увлечения всякими мистическими учениями (на порядке любителей), отсутствие у неё нормальной работы, и…
И Майя появилась на Кафедре. В своей, кстати, стихии. Работа непыльная, негромоздкая, зато связанная с тайнами бытия, и пусть ни одна тайна пока даже на миллиметр не поддалась Майе, всё же – она чувствовала себя причастной к чему-то великому. Да и ей нравилось сообщать о себе мужчинам:
–Я работаю на Кафедре. Контроль за экологическими загрязнениями, понимаешь? мы все зависим от планеты, и все отчаянно стремимся её погубить.
Кое на кого это производило впечатление. Молодая, ухоженная симпатичная девушка, поддерживающая в себе загадку, увлечённо говорящая о будущем целой планеты…
В этом веке это входило в моду.
Единственное, чего не хватало – денег. Но вскоре Майя обошла и это, когда Владимир Николаевич сделал её своей подельницей. Майя не думала, что это как-то может отразиться на её жизни или на свободе – в конце концов, она могла всё спихнуть на начальника!
Словом, жить можно.
А теперь Павла нет. Павла, гонявшего в мяч с её братом. Сильного и большого Павла, который часто был у них дома, и обращался к её матери как к «тёть Люде».
Как это случилось? Майя и сама не представляла, что её это так сломает. Она вообще мнила себя какой-то непостижимой загадкой, роковой женщиной, исчезавшей и появляющейся когда ей вздумается, и необычайно ловкой – раз умудрялась уводить деньги!