— Где дом Чокроборти? — спросил он Фотика.
Мальчик, продолжая жевать, ответил:
— Там.
Но нельзя было понять, в какую сторону он показывал.
— Где? — повторил вопрос незнакомец.
— Не знаю, — ответил на этот раз Фотик.
Тогда мужчина обратился за помощью к другому мальчику и затем направился к дому Чокроборти.
Вскоре пришел Багха Багди.
— Фотик, иди, тебя зовет мать, — сказал он.
— Не пойду.
Багха насильно взял его на руки и понес, а Фотик отчаянно размахивал руками и ногами. Разгневанная мать, едва только увидела Фотика, закричала:
— Опять ты избил Макхона?
— Я не бил, — ответил мальчик.
— Ты лжешь!
— Ни разу не ударил. Спроси Макхона.
Но Макхонлал подтвердил свою жалобу.
Фотик не выдержал. Он быстро подбежал к брату и звонко ударил его по щеке, крикнув:
— Не ври, не ври!
Мать, защищая Макхонлала, несколько раз сильно ударила Фотика по спине. Тогда мальчик толкнул мать. Она закричала:
— A, ты еще и на меня поднимаешь руку?
— Что случилось? — воскликнул вошедший в это время в комнату незнакомый мужчина с черными усами.
Мать Фотика была вне себя от изумления и радости:
— Так это же дада!..[3] Ты когда приехал? — И она низко ему поклонилась.
Много лет прошло с тех пор, как старший брат уехал работать на запад. За это время у матери Фотика родились и выросли два сына, умер муж, а брат все не приезжал. Сейчас Бишонбхор, после длительною отсутствия, возвратился на родину, приехал повидать свою сестру.
Несколько дней прошло в развлечениях. Наконец, незадолго до своего отъезда, Бишонбхор расспросил сестру о занятиях и способностях ее сыновей. Сестра рассказала, что Фотик упрямый, капризный и невнимательный на уроках, а Макхонлал — тихий, добрый и прилежный мальчик.
— Фотик совсем меня измучил! — добавила она.
Бишонбхор предложил увезти Фотика к себе в Калькутту и там воспитать его. Вдова легко согласилась.
— Хочешь поехать с дядей в Калькутту? — спросили Фотика.
Мальчик запрыгал от радости:
— Хочу!
Хотя мать не прочь была избавиться от Фотика, так как всегда боялась, что он столкнет Макхонлала в воду, разобьет ему голову или сделает еще что-нибудь в этом роде, ее обидела готовность сына расстаться с нею.
— Когда поедем? — то и дело теребил Фотик дядю. Он не мог заснуть всю ночь.
Когда наступил день отъезда, Фотик в порыве великодушия отдал младшему брату удочку и бумажного змея в вечное пользование, с правом передачи по наследству своему потомству.
По приезде в Калькутту прежде всего произошел разговор с теткой. Нельзя сказать, чтобы тетку обрадовало нежданное пополнение семейства. У нее уже было три сына, и она наладила все в доме по-своему, а приезд тринадцатилетнего невоспитанного деревенского мальчишки мог внести беспорядок. Сколько лет прожил на свете Бишонбхор — и ничего не понимает!
Действительно, нет в мире ничего неприятнее тринадцатилетнего мальчика. Его нельзя считать ни ребенком, ни взрослым. И любви он не возбуждает, и счастья недостоин. Если он болтает как ребенок, то кажется глупым, если пытается говорить как взрослый, то кажется самоуверенным нахалом. Неожиданно он вырастает из своей одежды, и окружающим это кажется чрезвычайной наглостью. В тринадцать лет исчезают детская красота и нежность голоса, и люди ставят ему это в вину. Многие ошибки в детстве и юности прощаются, но вполне естественные для тринадцатилетнего проступки кажутся невыносимыми. Он подсознательно тяготится своей бесполезностью и потому, стыдясь своего существования, старается быть незаметным. Именно в этом возрасте появляется большая потребность в любви, и за человека, который привяжется к мальчику, он готов всю душу отдать. Но никто не рискует любить его, так как это значило бы избаловать его. Поэтому мальчик в тринадцать лет одинок, как бездомная собака.
Естественно, что мальчику в таком возрасте лучше быть с матерью; чужой дом превращается для него в ад. Невнимание и пренебрежение ранят его на каждом шагу.
Не было у Фотика мысли мучительней, чем та, что он неприятен тетке. Когда тетка вдруг поручала ему что-нибудь сделать, от усердия он делал лишнее, и тетка, умеряя его пыл, говорила:
«Достаточно, достаточно… Тебе нельзя ничего поручить! Иди лучше почитай или займись чем-нибудь».
Заботы тетки об его духовном развитии тогда казались ему жестокой несправедливостью.
Жизнь в доме была безрадостной, и Фотику не с кем было поделиться своим горем. Запертый в четырех стенах, мальчик жил воспоминаниями о родной деревне. Он вспомнил луг, где бегал, запуская огромный бумажный змей, берег реки, где бродил, напевая песенки собственного сочинения, быстрый поток, в котором можно было плавать в любое время дня, товарищей, проказы, привольную жизнь и особенно — несправедливую и сердитую мать, и отчаяние сжимало сердце мальчика.