«Адвокат» и все прочее содержимое чемонданчика припасалось для того, чтобы скрашивать тяготы суровой походной жизни. Что может быть лучше после какой-нибудь особенно изматывающей вахты глотка горячего «Адвоката» с «Вечерним звоном»? Разве не разбудит вкус к жизни, несколько притупившийся в машинных недрах корабля, кофейный аромат, смешанный с дымком тропического табака?
Но, увы, за полгода крыловской службы не было еще повода заглянуть в заветный чемоданчик. Крейсер долго стоял на бочке, пока заводские специалисты отлаживали на нем новые антенны, а эти нынешние выходы в море на два-три дня никак не посчитаешь за «тяготы походной жизни». Разве что заварить «Адвокат» вечером, после разговора с механиком…
Корабль встряхнуло, и он отозвался штормовому удару упругой, не сразу затихшей дрожью.
— Погодка горбатится, — заворочался на нижней койке сосед — лейтенант-инженер Сысоев, командир трюмной группы. Глухо урча, перекатывались в рундуке гантели. Да и Крылова под верблюжьим одеялом перевалило с боку на бок весьма бесцеремонно. Пришлось поджать ноги и упереться спиной в переборку.
Динамик под портретом адмирала Макарова исторг в каютный полумрак озябший голос вахтенного офицера:
— Задраить двери внешнего контура. Выход на палубу запрещен. Ожидается усиление штормового ветра!
Тем приятнее, было додремывать остаток последнего часа.
В дверь постучался приборщик и, не получив на свое «прошу разрешения» никакого ответа, в чем, собственно, и не нуждался, опустил крышки иллюминаторов. В каюте стало совсем темно и уютно.
…Вчера на учениях по борьбе за живучесть заглянул в подпалубное шпилевое помещение капитан второго ранга инженер Ивлев. Он молча смотрел, как четко и даже молодцевато, по мнению Крылова, матросы расхватывали аварийные брусья, кувалды и топоры, а затем так же сноровисто заводили пластырь под подволочную пробоину. В молчании командира чудилось скрытое одобрение. Не зря же до седьмого пота гонял Крылов свою носовую аварийную…
Ивлев отозвал лейтенанта в сторону.
— У вас не заделка пробоины, а ритуальная пляска бурятских лам. Лихо они скачут, копьями тычут — злых духов отгоняют. У вас то же самое. Напряженности нет, огонька… Кстати, зайдите ко мне вечерком. Я давно хотел с вами поговорить…
«И вот так всегда! — горестно размышлял Крылов. — Вы служите, а мы вас ругать будем». Делаешь, делаешь, хочешь как лучше…
«Красивая жизнь» морского офицера не задалась с самого начала. И даже не с тех злосчастных гор, с которых еще не катаются в июле. Крылов точно знал точку печального отсчета замечаний, выговоров и прочих «фитилей», протянувшихся за ним неотвязным шлейфом. Цепь неудач началась с первого же корабельного занятия по специальности. Крылов вышел к своим электрикам, обряженным по случаю начала нового учебного года в форму первого срока, в черной тужурке при белой рубашке. Он волновался, как профессор перед вступительной лекцией, тем более что первое занятие и было задумано им вопреки плановой теме, как блистательный экскурс в предмет. Пусть его матросы поймут, какому великому богу — электрону — они служат. Пусть раскроются у них рты, когда они услышат о фантастической истории электричества, в которой есть место не только машинам, но и языческим богам, но и надеждам даже на воскрешение мертвых. Ведь дергались же в грозу мертвые лягушачьи лапки, подвешенные доктором Гальвани на медном проводе!
Пусть загорятся у них глаза, когда он расскажет им о подвиге гальванера Подлесного, спасшего «Аврору» в Цусимском бою, или о коварстве инженера-электротехника Сгибнева, виновника гибельного взрыва на линкоре «Императрица Мария».
Крылов готов был петь гимн корабельному электричеству: ведь если что и уподобляет корабль человеку, так это его электрические токи, магнитная душа…