Твои ученики будут потрясены. Они поверили тебе, они смотрели на тебя в поисках руководства, в надежде вырасти — теперь они будут потрясены до глубины души. Но это потрясение просто необходимо. Оно необходимо, потому что пока не отрезать пуповину, которая связывает ребенка с матерью... это потрясение, величайшее потрясение.
Большего потрясения с вами не случится за всю жизнь, потому что, будучи зародышем, вы жили матерью, вы кормились, дышали через вашу мать. Девять долгих месяцев вы просто-напросто были частью ее организма, и тут вдруг вас отрывают — отрывают беспомощного ребенка от источника жизни! Для ребенка такой шок равносилен ужасу перед смертью. Но так вы даете ему его же индивидуальность, дарите ему его собственную сущность, его собственную жизнь.
Утроба была уютной, удобной — даже очень удобной. Ученые говорят, что мы пока еще не смогли воссоздать столь же удобные и уютные условия, какие у нас были в материнской утробе. Ребенок в утробе не волнуется о пропитании, не волнуется о завтрашнем дне. Ребенок живет, не ведая невзгод, ни мало не заботясь ни о каких проблемах. За все девять месяцев у него не будет ни одной проблемы, и затем вдруг проблемы начнут валиться на него... он больше не подсоединен к источнику жизни. Но эти проблемы нужно решать. Они поставят его на ноги. И чем раньше он примет этот вызов, тем лучше для него.
То же самое происходит с теми, кто следует за тобой. Твой ученик начинает зависеть от твоего видения, от твоих наставлений. От него не требуется думать — ведь знаешь ты,знает лидер, знает священник. Ученик же лишь должен спрашивать, но сам он вовсе не обязан искать ответ.
Ты забрал у него его тревоги и тебе ты возвращаешь все это его добро обратно, ты возвращаешь ему все его проблемы и не пройденные испытания. И ты отдаешь ему обратно не просто его старые волнения, но еще и преумножаешь их, утверждая, что Бога нет. По крайней мере, до того как он повстречал тебя, у него был Бог. Ему было кому молиться!
В Америке в одной из камер одной из тюрем вместе со мной сидел один старик — очень милый старик, который каждое утро вставал на колени, клал голову на кровать и молился Богу. Затем весь день он глядел в свою Библию. Потом ритуал повторялся, прежде чем он шел на боковую: он снова вставал на колени.
При этом он был явно немного озадачен, почему это я не занимаюсь ничем подобным. На второй день он спросил меня:
- Ты разве не христианин?
Я сказал:
- Если ты хочешь обратить меня в христианство — я открыт. Только я должен тебе кое-что сказать: я открыт для всего вообще. Можешь попытаться меня обратить.
Он очень обрадовался — такая возможность обратить язычника в христианство! Он начал говорить мне о Боге, и я стал задавать ему вопросы, на которые он, конечно, не мог ответить. Он читал какие-то отрывки из Библии, но я просто говорил:
- Это все чепуха.
Вечером он сказал:
- Прости меня, я не сумел обратить тебя, но вот ты изрядно сбил меня с толку. Я весь день все пытаюсь прийти в норму. Пока ты ходил куда-то там на обед и на ужин,я пытался молиться,но у меня ничего не получалось, потому что теперь и меня терзают сомнения: а не занимаюсь ли я чепухой — встаю на колени, кладу голову на кровать и пытаюсь говорить с Богом, которого нет! Ты совсем меня совратил. Я сижу в тюрьме уже семь лет, и все это время Бог очень мне помогал. Но теперь ты говоришь, что Бога нет, так что ведь не исключено, что это все просто мое воображение. Я думал, что это Бог обо мне заботится, что вся эта тюрьма — это просто мне испытание длиной в десять лет, и что он все время рядом, и что мне не о чем волноваться. Уже прошло семь лет, осталось еще три года, но я еще ни разу ни на что не жаловался. Я гордился собой, что сумел доверится ему. Если ему было угодно поставить меня в такие условия, то наверное зачем-то ему это было надо. Это все Божья воля — она не может быть бессмысленной. Но если Бога нет... и я не могу ответить на твои вопросы! Я никогда раньше не сомневался, но ты посеял во мне сомнение. Через день-два ты выйдешь, и как мне теперь жить эти три года? Я буду смотреть в Библию и найду там одни вопросы. Я попробую молиться, но я же буду знать, что занимаюсь глупостью — что меня никто не услышит, что я просто говорю сам с собой, с собственными фантазиями.
Потом он подошел ко мне, взял меня за руки и сказал:
- Пожалуйста, пусть все будет как было — истинно или ложно, верни мне мои фантазии. Не оставляй меня так, потому что я не смогу вынести эти три года.