— Не так уж далеко он от нас, этот Брест.
— Вообще-то, конечно, — почесал смущенно затылок Касымбек, морща лоб и поглядывая на меня с улыбкой, — рядом живем, мог бы и раньше тебя туда свозить, но все дела, понимаешь, служба, куда денешься? Зато теперь всей компанией с ветерком прокатимся, и — эх!
— Как на лошади?
— Точно, как на лошади!
Нам почему-то смешно, мы придушенно, боясь нарушить сонную тишину в доме, хохочем. Насмеявшись, я говорю Касымбеку о том, что пора наконец вставать даже такой избалованной жене, как я. Но только я приподнялась, как он заторопился во двор — самовар, дескать, посмотреть надо. С тех пор как он узнал, что я понесла, моя нагота стала его смущать.
За чаем Касымбек несколько раз взглянул на меня, не решаясь, видимо, начать какой-то разговор. Я приподняла брови, давая этим знать, что готова его слушать.
— Ты знаешь, — с увлечением начал он, — а ведь эта поездка — затея Николая. Завтра, говорит, двадцать второго июня, мне стукнет двадцать пять! — поднял палец Касымбек и строго свел брови, копируя Николая. — Позор мне будет, если я такую дату не отмечу как следует! Четверть, говорит, века — не шутка… Хочет человек восемь своих друзей пригласить. И куда бы ты думала? В ресторан! За ценой, говорит, не постою, целый месячный оклад грозится выложить, представляешь? Ну и о своем непосредственном начальстве, разумеется, не забыл: нас с тобой он тоже приглашает…
Касымбек замолчал, но я поняла, куда он клонит.
— А что бы ему подарить? — как бы между прочим спросила я.
— Да, действительно, что бы это нам ему подарить? — хлопнул себя по коленке Касымбек. — Нет, без подарка нельзя, целых двадцать пять человеку!
— А вот в городе заодно и поищем. Там большие магазины, а здесь мы все равно ничего не найдем, — сказала я, подумав, что он давно уже про себя все с подарком этим решил, а заговорил со мной о нем только ради меня, вот, дескать, как он с молодой женой советуется. Хитрец! Но я все равно была благодарна ему за маленькую эту хитрость.
После завтрака, прилаживая свои ремни, Касымбек вдруг фыркнул, вспомнив что-то веселое.
— Да, Назира, что забыл тебе сказать. Николай мне дал посмотреть список приглашенных — он же знаешь какой? У него чтоб все было записано, под номерами чтоб все было! Так вот, из холостых — один только всего и будет, самого невзрачного, зачуханного выбрал… Нет, это надо же — так ревновать свою жену, слышь?
А мне почему-то жаль его, Николая Топоркова, и почему-то приятно, что он так ревнует свою жену. В роте у Касымбека Николай командует взводом. На вороте его гимнастерки каплей примороженного шиповника горит всего один «кубик» — младший лейтенант. Маленькое звание у маленького человека. Но, как все коротышки, он энергичен, подвижен и чем-то, несмотря на свои двадцать пять лет, напоминает задиристого мальчишку с выпуклым лбом, «коровьим» зализом волос над ним, с вытянутым вперед узким, жестковатым подбородком.
Несколько раз я видела его перед строем — грудь колесом, острые локотки отведены чуть в стороны и не идет, а приплясывает, словно кунан, стригунок еще. Но парень он по-настоящему честный, открытый, и все, что движется в его душе, чем удручена она, чем радостна, — все это тут же отражается на его лице. За это он и нравится Касымбеку.
А жена его, Света, — моя подруга. А может быть, мы просто только еще соседи, по крайней мере она первая, с кем я стала понемногу сближаться, приехав сюда. Мне хочется сойтись с нею теснее, чем обычные соседи, что-то меня к ней притягивает.
А вот что?
Да, конечно, внешность ее. Ковыльные ее волосы. Глаза — то серые, то голубовато-серые, то совсем голубые, прозрачные, когда их по-особому, сбоку освещает солнце. А может быть, вся эта перемена зависит от ее настроения? Хотя нет, настроения у нее, кажется, не бывает, она почти всегда одна и та же. Одна и та же, да, но вот какая «та же»? Какая, если ее вроде бы и нет, вроде бы она отсутствует, где-то далеко она, и она знает, чувствует эту даль, временами оцепенело, застывше вглядываясь в нее.
Где-то она себя забыла, Света, оставила себя, и теперь ее нет, она не замечает, как хороша она, как смотрят на нее мужчины, какими глазами — и не только потому, что женственна она, — скорее всего потому, что вся она какая-то беззащитная и крепко в ней укоренилась не то грусть, не то печаль, и до того крепко и давно, что теперь уже кажется, что это не грусть и не печаль, а какое-то равнодушие, какая-то опустошенность. И эти ее беззащитность, нежность, сломленность, и то, что она безразлична к самой себе, к прелести своей и красоте, привлекают к ней не только мужчин, но и женщин.
Я не раз замечала: самые сварливые бабы, даже те, кто скандал затевают на мелочи, на пустяках — «каждый день соришь у двери, я, что ли, всегда должна подметать?», «кто вылил воду на дорожке?», «ты почему выбросила из самовара неугасшие уголья, хочешь спалить наш дом?» — даже они умолкали, как только она подходила.
Не знаю, любит ли Света своего мужа — слишком велика разница между ними. Николай, тот весь на виду: любит свою жену отчаянно и в то же время как-то пугливо. То он чувствует себя оскорбленным и обижается неизвестно на кого и почему, то весь надувается какой-то смешной, мальчишеской гордостью за свою жену.
Мне почему-то жалко Николая. Он замечает откровенные мужские взгляды, чувствует спиной ухмылки и мучается слепой ревностью. Мне уже приходилось видеть: в гостях у кого-нибудь он хочет казаться веселым, беспечным, а ничего у него не получается: то пошутит не к месту, то дрогнет и пропадет его голос, то грубо начинает хохотать и тут же, оборвав смех, весь уйдет в себя, угрюмо, исподлобья сторожа каждый взгляд, брошенный в сторону его жены.
Нет, мне почему-то жалко Николая, я его понимаю. Ну пригласи он в самом деле в ресторан холостых своих сослуживцев, извелся бы на собственном же празднике. Зря тут мой Касымбек посмеивается, веселого тут мало.
2
Мы жили на окраине старинного села в бывшей барской усадьбе. По обеим сторонам большого дома с колоннами полукругом раскинулись многочисленные службы, называемые флигелями, — и все это принадлежало одному человеку! Куда столько, зачем? — я все удивлялась, что же делали здесь прежние хозяева, сбежавшие куда-то в позапрошлом году, когда сюда пришла советская власть? Теперь в доме с колоннами поселились семьи старших командиров, а такие, как наша, заняли по комнате во флигелях.
Обширный травянистый двор переходил в громадный парк с аллеями, скамейками, беседками и скульптурами, глухо, как сквозь воду, белевшими в густом сумраке кленов и лип.
Уже больше месяца живем мы в этом райском уголке, а все еще всплескиваем руками: как замечательно тут, как славно, просто-таки курорт. Одно только плохо: мужья наши по первому солнышку уходят на службу, а возвращаются к вечеру, в сумерках уже, и все долгие летние дни мы вынуждены проводить без них.
Но мы не какие-нибудь случайно сошедшиеся бабы, мы жены красных командиров, у нас тоже есть свое начальство, свои строгие порядки. Работает женсовет полка, а важный пост председателя женсовета занимает жена командира полка Елизавета Сергеевна. Все крохотно в этой женщине, аккуратно — круглая головка, маленький остренький носик, маленький ротик. Когда она мелкой, но твердой походкой приближается к нам, мы как-то робеем и невольно подтягиваемся. Всегда она видит какие-то беспорядки, и, отчитывая кого-нибудь, Елизавета Сергеевна медленно цедит каждое слово, как бы пощипывая его при этом тонкими своими губками.
— Вы почему сегодня не были на политзанятиях?
— Да вот стирку, знаете ли, затеяла…
— Это не может служить оправданием. Будем разбирать ваш поступок на женсовете.
И стирка уже кажется самым постыдным делом на свете, и не знаешь, куда глаза деть и куда бы с этой стиркой подальше спрятаться.
— Мы — жены красных командиров, — не раз, чеканя каждое слово, говорила эта маленькая властная женщина. — Мы живем в расположении воинской части, поэтому во всем должна быть железная дисциплина. Надо покончить с расхлябанностью и распущенностью! К тем товарищам женам, которые нарушают порядок, будем применять самые строгие меры! — голосок ее звенел, как чайная ложечка в пустом стакане.