— Свет, а отец твой, он что… ты о нем что-нибудь узнала?
Не отнимая кулака от раскрытого рта, Света отрицательно покачала головой.
— А мама твоя?
— Ее сняли с работы, запретили жить в Ленинграде, квартиру отобрали… а, что об этом говорить!
— А как же эта, Раиса Семеновна, она же нарочно все тогда подстроила, на Новый год?
— Конечно, — пожала плечами Света.
— Сводница какая, а? Собственного сына сводница, а? Какая!..
— Я понимаю теперь… Сначала она меня, может быть, и правда полюбила, а потом я просто стала ей не нужна: отца посадили… А мне теперь все равно, не хочу о ней думать, и зла на нее у меня даже нет.
— Почему?
— Пусто, — она положила вялую кисть на грудь, — вот здесь ничего нет.
— А Саша этот — он где?
— Не знаю.
— А Николай обо всем этом знает?
— А почему бы не знать? Знает.
4
Один за другим поднимались во мне запоздалые вопросы, хотелось кое-что спросить о Раисе Семеновне, и Саша мне был не до конца ясен. Или родители Светы— что же они? Почему в стороне оказались? Непонятно. И многое мне было непонятным.
Я жила с русскими всего каких-то три месяца, только много слышала о них раньше, но вот какие они — поди разберись теперь. Девушки у них, особенно городские, ведут себя своевольно, дружат с парнями. Не поплатилась ли тут Света? — спрашивала я себя. Да, поплатилась, отвечала я, а потом, подумав, войдя в историю ее поглубже, говорила: нет, ни в чем она не виновата, так принято у русских — разнообразные знакомства, кино, вечеринки.
У казахов по-другому. Теперь не выдают девушек замуж насильно, но дорога женщин у нас все еще узка. Даже если родители не слишком строги, то глаза аульной родни бдительно сторожат каждый твой шаг, каждый твой томный вздох слышат посторонние уши. Тут действительно в сторону не шагнешь, а если уж шагнешь, то сто раз осмотришься, прежде чем сделать это.
Я считалась одной из самых современных, образованных девушек района, закончила девять классов, а таких по пальцам можно было сосчитать во всей обширной нашей округе. И замуж я вышла за командира Красной Армии, который приехал издалека, был необычен для наших глухих мест, фигурой яркой, приковавшей потаенное внимание всех девушек, и я точно единственный приз среди наших невест взяла, самый заветный.
Света заговорила о любви — она поломала ей жизнь, опустошила и покалечила ее. Но не это почему-то видела я, она сильно любила — вот что давало в душе моей отзвук. А я любила? Влюбилась ли я по-настоящему в Касымбека? Неужто в нахлынувших заботах, счастливых треволнениях, связанных со свадьбой, отъездом в чужие края, я так и не успела как следует разобраться во всем этом? И жила, как жилось, идя по невидимой, но веками отглаженной дороге замужних казахских женщин.
С детства я слышала слово «любовь». Оно поразило меня чем-то, заставило как бы на бегу остановиться, примолкнуть, вслушаться в него, в то, как произносят слово это взрослые. Потом я услыхала его в сказках и дастанах. Но и жизнь и люди в тех дастанах казались совсем иными — волшебными, возвышенными, яркими. Пламенные чувства сказочных героев были не по плечу обыкновенным людям, жар любовный сжег бы, испепелил их. Нам, простым смертным, оставалось только одно: восхищаться. И туманная тоска глубоко залегла в душу, время от времени давая о себе знать странными, из другого мира сошедшими мечтами.
Когда же кончилось время сказок и дастанов, взялась я за книги казахских писателей, но и тогда слово «любовь» не сошло для меня с небес. И в них влюбленные сохнут и умирают, и сходят с ума — тоже непростые смертные, все сплошь «люди необычные». А я, казалось мне, не способна так полюбить, слишком мало мое сердце, бедна душа, обычна жизнь. Но думая так, я утешала, обманывала себя, а сама в сладких грезах уносилась далеко-далеко, и тогда необычайно красивый и статный джигит…
Не знаю, как у других народов, а у казахов будят чувства в девичьих сердцах не столько книги и сказания, сколько жены старших сородичей — женге. Они не морочат девушке голову, разглагольствуя о возвышенной какой-то там любви, а точно нащупывают самую тонкую струнку, пробуждающуюся в юном теле. «Чем ворочаться всю ночь в унылой постели, обнимая собственные колени… ох ты, господи боже мой, что может сравниться с жаркими объятиями молодого джигита», — говорят они, подогревая тем самым уже начавшие пробуждаться смутные желания. «Ну, уж ладно, хватит краснеть, можно подумать, ты сама ничего не знаешь. Не маленькая поди и без нас все это небось чувствуешь», — не отстают они. И шепотом жарким, со смешочком, с игрою лукавых глаз толкуют неустанно о прелестях замужней жизни, о чести быть хозяйкой собственного очага, настраивая тебя на будущую «предназначенную судьбой с самого твоего рождения» жизнь. У меня есть женге Дарига. Ее муж наш родственник в третьем колене. Но поскольку у моего отца нет более близких родственников, наши семьи очень дружны. Тело у нее налитое, пышное, но головка маленькая, и черты лица миниатюрные, как у куколки, — ротик с наперсток, носик остренький, узкие прорези глаз блестят. Так и кажется, что на крупное тело взрослой женщины прилажена детская головка, и в характере у нее много еще детской непосредственности. Наверное, поэтому мы с ней, невзирая на разницу в годах, делились своими сокровенными тайнами.
Соблюдая казахский обычай, Дарига никогда не называет меня по имени и собственного прозвища тоже не дает, а просто говорит: «Ах, девушка». Как только у нее новость какая-нибудь или сплетня, которую ей невтерпеж таить в себе, она прибегает ко мне и, обняв, шепчет прямо в ухо, обжигая горячим дыханием: «Ах, девушка, а ты слышала?» И ухо мое увлажняется от ее дыхания. Одни мы с ней или с кем-то, сначала Дарига говорит чуть слышно, потом бормочет, а затем уже, разгорячась, говорит во весь голос, взахлеб, не обращая никакого внимания на посторонних. И лишь когда я, сгорая от стыда, ущипну ее за бок, она вскинет на меня полные невинного удивления глаза, недоуменно оглядится и, осознав свою промашку, смущенно и торопливо потащит меня прочь. Какой бы взбалмошной и наивной ни казалась Дарига, но за годы замужества она набралась опыта. Особенно хорошо разбиралась она в холостых джигитах. Ребят, которые учились со мной, она в грош не ставила. Парней постарше, тех, кто невольно уже скашивал на меня глаза, примечала всех до единого. «Ах, девушка, сдается мне, что этот, рыжий-то, с сухими губами, ах, он к тебе не равнодушен. Уже три раза в этом доме был по каким-то делишкам. И все в твою сторону глазищи пялит. Он, чтобы ему лопнуть, стал счетоводом в МТС и, видно, думает, что в большие люди выбился. Ишь, на что надеется, несчастный!» «Зашла я сегодня в магазин, и тут откуда он только взялся? Этот, черненький, с кудрявыми волосами, Бекбергеном его зовут. Ах, девушка, нет, ты только послушай, я даже и не взглянула на него, а он не отстает, так и вышел следом за мной из магазина. «Женге-ей», — мяукает жалобно. «Ну, чего тебе?» — спрашиваю. «У шелка, говорят, нити едины, у молодых — помыслы, просьба у меня к вам», — так и запел он, так и запел. И он, оказывается, по тебе сохнет. О, чтоб ты лопнул, мало он бегал за другими? Так теперь на тебя глазки навострил. О, господи, сказать стыдно! Слышь, говорят, он похаживал даже к младшей жене старого Кадырбая, а она уже не первой молодости. Пропади он пропадом, ну и отбрила я его. Даже близко не подходи!»
У Дариги таких новостей был целый ворох. Если верить ей, так все джигиты только по мне одной и сохнут, так и мрут, словно в мире нет больше других девушек. Но ни одного из них Дарига не считала достойным меня. Не знаю, что было с джигитами, но, яростно оберегая меня от них, Дарига рано разбудила мои желания. Конечно, будет девушка ворочаться по ночам без сна, если ей все уши прожужжат: «Тот парень, этот парень, да какой он статный, да пригожий».
Со стороны я казалась замкнутой, этакой недотрогой, но в душе у меня… я даже сама боялась в нее заглянуть: честное слово, какие-то бесенята плясали и вертелись там. Уже в шестнадцать лет появилась во мне привычка исподтишка, мельком, остро оглядывать парней. По-своему оценивала я и тех джигитов, о которых мне часто нашептывала Дарига. Желания их угадывала раньше моей проницательной женге и мысленно ставила себя рядом с ними, как бы примеряя к себе каждого. Кажется, к некоторым я даже была неравнодушна, но такого, чтоб потянулась, затосковала всем сердцем, не было. Я ждала кого-то другого.