У городских ворот стражник, стоявший на крепостной стене, должно быть, хорошо знал каждого городского и окрестного жителя. Бизонтен крикнул:
— Открой ворота, друг! Я плотник из Воскрешения. Еду за повитухой, дело срочное. Очень даже срочное.
Стражник — и каска его, и латы так и блестели от дождя — спешно спустился со стены. С ним сошел и второй стражник. Перебросившись десятком слов, они открыли тяжелые ворота, пронзительно завизжавшие на цепях. Бизонтен въехал в город, но приостановился возле стражников.
— Да ты езжай скорее! — крикнул один из них. — Мы ворота запирать не будем.
— Спасибо, други! — крикнул им Бизонтен, хлестнув лошадь.
Стук железных ободьев и лошадиных копыт гулко отдавался на камнях мостовой. Кое-где забрехали псы. Бизонтену подумалось, что сейчас он разбудит весь город, и при мысли этой он испытал жгучую радость, почувствовал, что на него накатывает смех. Он сдержался, но смерть уже отступилась от него, Блондель все равно был здесь, с ним, но Бизонтен ощутил, что нечто иное вошло в его душу. И когда он катил по пристани, вся необъятность озера, эти волны, бьющиеся о скалы, дохнули ему в лицо широким дыханием влажного света, так прекрасно пахнувшего жизнью.
61
Звалась повитуха Жозефиной Гуа, и Бизонтен не раз встречал ее на пристани, куда они ходили покупать рыбу. Была она высокая, дородная, лет под сорок, лицо ее, словно топором вырубленное, поросло черным пушком. Ночному посетителю она крикнула в окошко:
— Ясное дело! Среди ночи явился! Да еще в такую погоду, когда добрый хозяин собаку не выгонит! Прямо чертовщина какая-то!
— Поторопись, — умолял Бизонтен, — там не все ладно.
Окошко захлопнулось, и Бизонтен повернулся посмотреть на озеро. Огромные водяные валы бились о плотину, бросая вверх целые светящиеся снопы, они легко обходили все препятствия и под конец обрушивались на деревянные палубы барок. Суденышки сталкивались бортами, их подкидывало вверх, потом они плюхались обратно в воду, и мачты их раскачивались на фоне этого ослепительного света.
— Никогда я еще не видел его таким красавцем! — шепнул про себя Бизонтен.
Справа от него четверка моряков старалась укрепить якорную цепь. Бизонтен засмотрелся было на них, но тут дверь распахнулась. Вышла повитуха в длинном плаще с капюшоном.
— Ну ясно, — заявила она, — на повозке даже парусинового навеса нет.
Бизонтен объяснил ей, почему он снял парусину, но повитуха даже слушать его не пожелала. Она брюзжала — по какой такой мерзкой дороге он ее везет. Вопила, что он непременно опрокинет повозку в ров, потому что гонит как сумасшедший, а когда лошадь на подъемах переходила с рыси на шаг, корила возницу:
— Эй ты, горе-возчик, заснул, что ли? Вообразил, что роженица тебя ждать станет!
Не сразу Бизонтен догадался, что таков уж, верно, был нрав этой женщины: ей бы только жаловаться да орать, и он чуть было не рассмеялся вслух, но испугался, что она еще пуще разорется и сдержался. Но теперь нынешняя ночь окрасилась вдруг радостью. Так по крайней мере показалось ему. Смерть отступила куда-то далеко. О жизни твердил ветер, жизнь щедро изливали на землю луна и звезды. Небо почти совсем очистилось. А повитуха все ворчала и ворчала, но громче ее голоса был тот, что говорил Бизонтену: «И дитя это явится, дабы осветить вашу тьму. Оно будет самой чистотой и поможет очиститься и вам».
Среди этих мерцающих звезд, быть может, уже мерцала душа лекаря из Франш-Конте. Разве не он помог ветру разодрать пелену туч? Разве не он приказал стражникам открыть городские ворота без обычных бесконечных расспросов? Разве не он сделал так, чтобы повитуха оказалась дома? И Бизонтену все время слышался голос Блонделя, а иной раз и голос Ортанс, утверждавшей:
— Счастье — это видеть хоть одно счастливое дитя.
А сколько убиенных детей среди этих звезд, мерцающих на небе? А может, оттуда все мертвые, которых знал Бизонтен, старались прийти ему на помощь этой ночью?
Сидевшая с ним рядом повитуха, которую бросало из стороны в сторону на скверной дороге, стонала при особенно сильных толчках и прекращала свои сетования, только чтобы крикнуть вознице: «Да поосторожнее ты!», когда он пускал лошадь галопом, но, чуть успокоившись, заводила бесконечные истории о тяжелых родах. Бизонтен лишь время от времени слушал ее, и снова в его душе как бы закипали вереницы образов и сотни слов, жившие в нем. Мертвые и живые одной гурьбой и все вперемешку возвращались к нему. Все те люди, которых он знал во время своих дорожных странствований, те женщины, с которыми он был близок, живы ли они поныне или нет? Сколько их сейчас, в эту самую минуту, смотрят на него с усыпанного созвездиями неба, где с жалобным мяуканьем гуляет уже не такой шквалистый ветер и разжигает звезды? Внезапно ему почудилось, что тысячи и тысячи глаз устремлены на него, как будто он, его лошадка и их повозка и есть единственное живое во всей вселенной. Единственное, что движется и может привлечь к себе внимание.