— А знаешь… я… я с вами не поеду.
И потекли мгновения, до странности пустые. Но тут в повозке Пьера закашлялся ребенок. Плотник поднял глаза, и ему почудилось, будто на их повозке дрогнули задние половинки парусины. Уж не подсматривала ли за ним женщина? Или, может, хочет сама убедиться, что Гийон здесь, с ними? А может, есть у нее причины тревожиться?
И в то же самое время, опасаясь той минуты, когда придется объявить своим спутникам эту новость, Бизонтен ощущал настоятельную потребность облегчить душу.
— Эк тебя любопытство грызет, — буркнул он, — надеешься, что они тебе такого нарасскажут… Сволочь ты!
Прошагав немного в молчании, он принудил себя следить за ходом повозок, превращенных в сани, лошадей с неестественно огромными ногами, обмотанными тряпьем, за фигурами возчиков, напяливших на себя самую теплую свою одежду. Шестой повозкой правила женщина.
— Ясно, этот дылда Сора опять дрыхнет. Другого такого лодыря на всем свете не сыщешь. Одно хорошо, не орет по-пустому во всю глотку!
Он снова оглянулся, чтобы еще раз измерить взглядом пройденный путь, но не без тайной надежды увидеть на этой снежной белизне силуэт Матье.
Никого. Сверкающий снег, горбясь волна за волной, шел до самого леса, а лес отсюда казался полоской сажи, промазанной между небом и плато. Не сдержавшись, Бизонтен окликнул:
— Эй, возчик! Не пора ли дать лошадям отдышаться?
Пьер шепнул что-то чуть ли не в ухо своей лошади, потом закинул поводья на хомут и остановился, поджидая Бизонтена.
— Да подъем-то невелик, — ответил он. — Могут еще лошади идти. Видишь, я Бовара отпустил, а он хоть бы что, знай идет себе. Прямо скажу, зверина что надо!
— И ты, я вижу, ему что-то на ухо шепчешь. Вроде меня, вот я тоже со своими деревяшками разговариваю, выходит, у тебя тоже свои секреты.
Паренек принялся беседовать о своих лошадях, и Бизонтен слушал его с тем же удовольствием, с каким он слушал всех, кто умел говорить о своем ремесле. Пьер сравнил свою работу лесного возчика с длинными перевозками гужом.
— К животным привыкнуть надо, — сказал он. — Спроси-ка сам у Матье… Он все до тонкостей знает, в такую даль ходил.
Ткнув пальцем в направлении повозки Бизонтена, он добавил:
— А пока он, Гийон, небось дрыхнет. После остановки он тебя сменит. Тогда ты поспишь чуток. Я-то еще долго могу идти. Я не устал.
Бизонтен едва удержался, чтобы не сказать ему, что Гийон их бросил, но он промолчал. Чем больше он размышлял, тем больше ему казалось, что Пьер и его сестра будут огорчены этим отъездом. Потому-то лучше объявить об этом всем спутникам разом и как можно позже.
Он посмотрел на Пьера, тот тоже повернул голову, и глаза их встретились. И оба обменялись быстрым и теплым взглядом. Улыбнувшись, Пьер проговорил:
— А хорошо все-таки вот так нам, мужчинам, втроем ехать. Знаешь, я очень этому рад.
У Бизонтена не хватило мужества солгать. Он подмигнул, и Пьер, ускорив шаги, догнал свою повозку. Когда он подошел к Бовару и взял его под уздцы, Бизонтен услышал голос Мари, приоткрывшей спереди парусину:
— Поправь-ка свой плащ как следует!
Пьер отбросил на спину грубый капюшон, какие в обычае у возчиков, лоснящиеся кожаные лямки были переплетены на плечах. Юноша обернулся и возразил:
— При ходьбе так скорее вспотеешь!
— Это-то верно, только смотри не простудись. Нас еще много чего впереди ждет!
Время текло вровень со скрипом полозьев по твердому насту, позвякиваньем сбруи, легким поскрипыванием снега под шагами и жалобным кряхтением повозок, так что Бизонтен насторожился. Когда они выбрались из леса под оглушительное хлопанье кнутов и ругань возчиков, три пса вели себя совсем как люди. Но, вступив на великую необъятность долины, они, видимо, испугались пространства и света, примолкли и шагали рядом с повозками, опустив морду и поджав хвост. Время от времени один какой-нибудь пес отбегал в сторону, принюхивался к заснеженному кустику и, подняв заднюю ногу, ронял три капельки, и от них на мгновенье подымался парок.
Взбирались на взгорье медленно, холмы становились все круче, приходилось огибать скалы и рощицы, придавленные снегом. Казалось, что деревья с уже облетевшей листвой и одинокие сосны принесло сюда как черно-серые обломки кораблекрушения и их словно бы все еще носило по этим белоснежным волнам.