Белая башня собора то озаряется, то меркнет по мере того, как облака проносятся мимо луны. Отцу Бружеку башня видна из окна, возле которого у него скамеечка для коленопреклонений и крест. Сколько раз, глядя на эту башню из дальних деревень, раскиданных по равнине вокруг Бытни, он думал о ней, как о маяке, указывающем утлой лодочке его мыслей путь к единственной безопасной пристани. Разве она не была возведена для того, чтобы сторожить покой всего края и вносить мир и согласие во все сердца? Декан наблюдает, как ветер попеременно окружает ее то тьмой, то светом, и прислушивается к стенаниям креста на ее шпиле. Он хотел бы стать таким же простым и крепким, как эта четырехгранная башня. Сомнений в нем не было никогда, но иной раз его охватывало нетерпенье оттого, что божьи предначертанья осуществляются слишком медленно, что зло слишком энергично, а добро беспомощно и нерешительно. Разве он не был за это достаточно наказан как раз сегодня после полудня? Теперь-то он знал, почему была отвергнута его рука. А ведь тому человеку так нужно было дружеское пожатие и доброе слово. Всю вторую половину дня в реве бури ему слышался смех, что раздался за его спиной; он и теперь слышится ему в вое ветра.
Отец Бружек с головой погрузился в молитвы, но смех все время сотрясал крышу дома, и когда священник поднимал голову от сложенных молитвенно рук, он видел, как башню, светящуюся белым, словно свет этой ночи шел от нее, поглощает глухая тень, а на самом острие над крестом плывут хищного облика тучи.
Время от времени слышится тупой звук падения — это ударяются о землю зимние яблоки, сорванные ветром. В заботах обо всем, что доверено его попечению, он — священник и хозяин одновременно. Разве нельзя помочь? Он знает о том страже, без воли которого не упадет даже яблоко с яблони, хорошо знает и то, что не в его силах подставить грудь и задержать порывы ветра, прочесывающие его сад. Но почему завтра поутру он должен смотреть на то, что кто-то, пока он спокойно спал, прошел по городу, собирая плоды чужого труда! Тоска растет, память теряет слова молитв, отец Бружек не находит в них смысла и уверенности. Беспокойство сгоняет его с молитвенной скамеечки и заставляет ходить по комнате.
Он вспоминает минуту головокружительного прозрения, пережитую, когда он стоял в дверях ризницы и смотрел, как сторож доливает масло в негасимую лампаду. В воздух храма вливались запахи, тянущиеся со скошенных лугов, и отец Бружек чувствовал, что хозяин и священник сливаются в нем в счастливом единении. Кто тогда пробудил его от мечтаний, в которых он склонялся перед стопами своего господа, кто повинен, что негасимая лампа угасла, задутая потоком воздуха? Декан, не переставая ходить, складывает ладони и начинает молиться горячо и страстно, чтобы в мыслях своих не вступить на ложную стезю. Но на зеркале воспоминаний появляется один образ за другим: вот помещик Дастых на празднике в саду у бургомистра впервые в жизни решился играть в карты, вот собственная, так взволновавшая его встреча с Квисом в костеле, вот исповедь Тлахача, признанье бургомистра и, наконец, голос народа, в котором звучит все более отчетливое подозрение. Зачем приходила пани Катержина к этому странному человеку, и отчего она с той поры занемогла и ничего определенного о ее болезни не известно? А сегодняшний день, этот смех, что еще звучит с фронтонов крыш при порывах ветра? Отцу Бружеку приходит в голову, что Божка ночует в конуре богадельни одна со своим отчимом, и тут уж он складывает ладони для новой молитвы.
И вот он даже не в состоянии хорошенько объяснить, как это вышло, но он стоит перед домом, как всегда без шляпы, и ветер треплет его седые, непокорные волосы, и отец Бружек спрашивает сам себя, что он такое задумал. В руке у него зажата тяжелая палка, которую он берет с собой, отправляясь в пешие походы по деревням своего прихода, но в какой момент и почему он снял ее с крючка на стене в передней, декан припомнить не может.
Ветер дует резкими порывами, в углу между костелом и кладбищенской стеной кружится в безумной, безысходной карусели клубок опавших листьев, растрепанные тучи тянутся над крышами, и белая башня костела вздымается над ними, как неприступный сторожевой бастион божьего града. Залитая светом месяца, обшарпанная богадельня кажется почти приветливой, пока облака не бросят на нее своих мутных теней. Передняя часть домика Квиса прячется в полумраке.
Отец Бружек стоит неподвижно и прислушивается. Эта ночь, наполненная гулом и завываньями, вздохами и шелестами, кажется ему единым круговоротом, который вовлек мир в свою засасывающую воронку и тянет его на дно пропасти. И конечно, прежде всего он затянул его самого. Потому что он забыл о молитве и сжимает в руках палку. Его мысли, разгоряченные игрой воображенья, утратили деревенскую трезвость. Ему кажется, что со всех сторон он слышит крадущиеся шаги невидимого и безымянного зла. Часы на ратуше высидели три яичка, но неизвестно, какой кукушечий час их снес.