Несмотря на очевидное внешнее и внутреннее различие, Анна Ахматова и Елизавета Кузьмина-Караваева были равны перед Блоком в одном: Александр Александрович хранил стойкое равнодушие по отношению к обеим. Ну разве что все-таки признавал явный ахматовский дар в поэзии… (Вот запись в его дневнике, сделанная 7 ноября 1911 года: «Анна Ахматова читала стихи, уже волнуя меня; стихи чем дальше, тем лучше».)
Но только этого так мало, чтобы по-настоящему задеть сердце поэта!
Лето, как всегда, пролетело быстро, и Кузьмины-Караваевы вернулись в туманный Петербург.
Настроение Лизы в эту осень, надо полагать, было не самым радужным. Учиться дальше на Бестужевских курсах она почему-то не захотела – 1 сентября официально «выбыла» с них, так и не получив диплома. Вместе с Дмитрием они по-прежнему вращались в литературных кругах, переняв образ жизни своих собратьев по перу: ложились спать поздно, частенько на рассвете, вставали около трех пополудни – одним словом, богема…
20 октября состоялось открытие 1-го «Цеха поэтов» – еще одного литературного объединения под руководством Н. Гумилева и С. Городецкого. Е. Кузьмина-Караваева стала его активной участницей. Она все чаще и чаще обращалась к собственному творчеству. И, что немаловажно, – умела по достоинству оценить чужое.
Елизавета Юрьевна писала впоследствии:Цех поэтов только что созидался. В нем было по-школьному серьезно, чуточку скучновато и манерно. Стихи там были разные. Начинали входить во славу Гумилев и Ахматова. Он рыскал вне русской равнины, в чужих экзотических странах, она не выходила за порог душной, заставленной безделушками комнаты. Ни с ним, ни с ней не по пути.
А гроза приближалась. Россия – немая и мертвая. Петербург, оторванный от нее, – как бы оторванный от берега и обезумевшим кораблем мчавшийся в туманы и на гибель. Он умирал от отсутствия подлинности, от отсутствия возможности говорить просто и жить просто. Никакой вообще Революции и никаких революционеров в природе этого города не оказалось. А была только черная петербургская ночь.
«Он рыскал вне русской равнины…»; «она не выходила за порог душной, заставленной безделушками комнаты…» – как точно сказано о главной поэтической чете того времени! И дальше, уже о себе: «Ни с ним, ни с ней не по пути». Еще совсем юная женщина, Елизавета Кузьмина-Караваева не отделяла себя ни от Петербурга, ни от России, «немой и мертвой». Это сближало ее с Блоком. Но понимал ли это поэт? Вряд ли.
В своем дневнике в один из октябрьских вечеров 1911 года 30-летний Александр Блок записал:
Безалаберный и милый вечер. Кузьмины-Караваевы, Елизавета Юрьевна читает свои стихи и танцует… Было весело и просто. С молодыми добреешь.
В начале ноября Лиза в присутствии Блока читала свои стихи на ивановской «Башне».
Ты рассек мне грудь и вынул
Сердце – чашу налитую,
Год с тех пор еще не минул —
Я ж столетия тоскую…
10 декабря 1911 года молодые поэты, среди которых находились Елизавета Кузьмина-Караваева, Осип Мандельштам, Владимир и Василий Гиппиусы, Владимир Пяст, собрались в Литературном зале петербургского ресторана «Вена» и заочно избрали Блока Королем русских поэтов. Каждый из присутствовавших написал небольшое стихотворение на открытке, и этот своеобразный «диплом» был послан Блоку по городской почте. Елизавете Кузьминой-Караваевой принадлежали следующие шуточные строки:
Каждый был безумно строг,
Как писал: король – наш Блок…
«Венский» преступив порог,
Мы рекли: король наш – Блок.
И решил премудрый рок,
Что король поэтов – Блок.
Весной 1912 года вышел в свет первый поэтический сборник Елизаветы Кузьминой-Караваевой «Скифские черепки», обложка для которого была выполнена С. Городецким. Скифы считались тогда предками славян – русских и украинцев, – поэтому стихотворения книги рассматривались современниками как своеобразная попытка реконструировать «скифский эпос», найти ход к «заповедной родине».
В центре сборника – судьба и переживания скифской девушки, «курганной царевны», оторванной от родины ее же отцом, «владыкой кочевным»: Он в рабство продал меня чужому тирану, / У которого белая, цепкая рука, / Я метаюсь в сетях паука, / Не вернусь, не вернусь, не вернусь я к родному кургану… В этих строчках, по-видимому, невольно отразилось неудачное замужество Кузьминой-Караваевой…