Сколько раз Фатьма прощала шалости и проступки детей! Сердце матери заставляло забывать о себе, а иногда задерживало руку, когда нужно было наказать ребёнка, переложить на него часть своей ноши, разбудить или послать на работу.
Фатьма стояла над спящим сыном и любовалась его красотой. Но что это? Яхия, не открывая глаз, нахмурился и заворочался. Можно было подумать, что ему стало больно или душно.
Яхии снился сон. Будто он шагает по роскошным залам дворца короля Фарука (так звали короля Египта). Слоны, покрытые золочёными ковриками, приветственно махали ему хоботами. Павлины веером распускали хвосты, такие яркие, будто они были вытканы из шёлка и украшены драгоценностями.
Яхия шёл по мягким ковровым дорожкам дворца. Они вели к возвышению, на котором стоял золотой трон. На нём сидел король в одежде, усыпанной бриллиантами.
«В этих бриллиантах — пот бедных феллахов, — подумал во сне Яхия. — Вот сейчас я скажу об этом королю».
Яхия рванулся вперёд, но стражник, что стоял у трона, выхватил огромную кривую саблю, сталь сверкнула перед лицом Яхии, ослепила его. Он зажмурился, открыл глаза и увидел: мать открыла окно, солнечный лучик ударился о стекло и ярким зайчиком прыгнул на лицо Яхии, ослепив его на мгновение.
— Ты что так испуган? — спросила мать.
— Мне хотели отрубить голову!
— Кто?
— Стражник короля.
— Что ты болтаешь, сынок?
— Это сон, мама. — Яхия поднялся, обнял мать, приподнял её и покружил.
— Пусти, Яхия!
— Мы поедем с тобой во дворец, мама!
— Не говори глупости! Подумай о том, чтобы заработать деньги себе на кровать. Кто нас пустит во дворец, сынок? Что ты говоришь?
— Пустят, мама. Теперь всех пускают. У короля Фарука было почти полсотни дворцов, а теперь там музеи. Я был в одном таком дворце. Там даже гавань построена специально для гостей короля. Они приплывали на кораблях. А какой там парк! Как в сказке. А теперь всё так просто: окошечко, протянешь туда маленькую монетку, получишь билет — и наслаждайся всем, чем мог пользоваться только король и его приближённые. Поедем, мама…
— Садись, Яхия. Бобы остынут.
Фатьма знала, что сын любит мечтать, фантазировать, придумывать сказки, которые Камила могла слушать без конца. Ведь сказкой казалось и то, что он всегда говорил: «Буду художником!»
9
Яхия, сын Мустафы, родился в Порт-Саиде, в большом городе у входа в Суэцкий канал. Увидев во сне бриллианты на одежде короля, Яхия вспомнил про бедных феллахов, которые строили канал.
Сколько раз Мустафа с сыном сидели по вечерам на берегу канала. Яхия видел, как плывут подгоняемые ветром фелюги — большие лодки с трепещущим парусом, похожим на крылья птицы. В ветреные дни фелюги скользили быстро, но их обгоняли белотрубые корабли, тонкие яхты или серо-зелёные военные катера. Ветер не мог соперничать с машиной. Когда воздушные течения меняли свой путь, наполняемые ветром упругие паруса обвисали, превращаясь в тряпки.
Однажды Яхия увидел, как застывшую в безветрии фелюгу тянули на верёвке по берегу шестеро египтян, обгоревших на солнце.
— Отец, — сказал Яхия, — учитель показывал нам картину русского художника Ильи Репина. Там тоже вот так же тянут по берегу тяжёлую баржу. Это бурлаки в России, на реке Волге.
— Нет, — сказал Мустафа, — там это было раньше, много лет назад, когда у русских был царь вроде нашего короля Фарука. А теперь там нет царя и нет бурлаков… Пойдём, Яхия…
Мустафа не любил долго сидеть у канала. Он как-то рассказал сыну, что этот канал — могила его деда. Дед Мустафы много лет назад рыл канал киркой и лопатой. Он свалился от непосильной работы и умер здесь, у голубой воды, окаймлённой зелёными берегами в пальмовых аллеях. И так же, как дед, от невыносимой жары, тяжёлого труда, недостатка воды и недоедания погибли ещё сто двадцать тысяч бедных феллахов. Их потом и кровью был построен этот канал, захваченный иностранными богачами. Богачи эти наживали огромные деньги на том, что пропускали по каналу суда всех стран, они богатели, скупали бриллианты и золото. А египетский народ как был нищим, так и остался.
Сколько раз Яхия слышал, как его мать говорила отцу:
— Я уже поела. Не приставай, Мустафа.
— Ну, тогда и я сыт! — Отец отодвигал миску с бобами и уходил.
— Поешь, сынок! — Фатьма пододвигала миску Яхии. — Ты же растёшь. А когда человек растёт, ему надо много есть.
Яхия был голоден, но он не мог есть, зная, что и мать и отец отказались от еды ради него.
— А Камила поела? — спрашивал он.
— За неё не волнуйся, сынок! — говорила мать…
10
Яхия начал рисовать рано, когда ему не было ещё и десяти лет. Тогда в семье Мустафы было голодно, и мальчик больше всего любил рисовать бананы и апельсины, лепёшки и миски с едой.
Он был фантазёром, Яхия, любил мечтать и мечты свои переносить на бумагу — рисовать. Он становился старше, рука держала твёрже карандаш, и большой мир появлялся на его рисунках.
Особенно любил Яхия рисовать спящую Камилу. Спит она, тихонько посапывает, а кукла лежит рядом, у щеки.
Когда Яхия рисовал Камилу, такая радость охватывала его, что исчезал весь мир вокруг.
Однажды Мустафа увидел карандашные наброски сына и пришёл от них в восторг:
— Камила! Смотри, Фатьма! Камила спит. И кукла рядом… Камила смеётся. И везде как живая!.. Яхия, вот на этом рисунке она получилась лучше всего… Нет, на этом. Или на этом. Все хороши, сынок.
— Нет, — сказал Яхия, — это всё ещё плохо. Я должен нарисовать её и нарисую лучше.
— Но это же Камила! Что ж тут плохого, сынок?
— Должно быть лучше, — твердил своё Яхия.
Он хотел, чтобы в его рисунках была видна и доброта Камилы, и её весёлость, и красота. Сколько бы Яхия ни рисовал сестрёнку, его не радовали эти рисунки. Он любовался Камилой, скучал без неё. Когда же сестра обнимала его тёплыми руками и прижималась щекой к щеке, Яхию охватывала такая радость, что он принимался кружиться по комнате, плясал, подбрасывал Камилу, ловил её, падал, боролся с ней, ложась на обе лопатки. А Фатьма хотя и говорила: «Уймись, ты же не ребёнок и она девочка, а не мальчишка», — но в душе радовалась.
Да, она часто радовалась. «Камила, ну кто так держит ложку!» — строго говорила Фатьма. А про себя думала: «Выросла доченька. Давно ли её надо было кормить из ложечки. А теперь сидит со всеми за столом и ест, совсем как большая».
В том году платья Камилы, — а их было у неё два, — стали совсем короткими. Яхия называл теперь сестру Длинноножкой. Руки и ноги у неё вытянулись: срочно надо было шить новые платья. А где было взять денег на материю? Фатьма отрезала кусок от материи, которая заменяла ей платье. Она распорола оба платья Камилы и натачивала их. И при этом каждый стежок приносил ей радость.
Утром Фатьме оказалось труднее завернуться в укороченный кусок материи. «Ну и пусть, — думала Фатьма, — зато у Камилы теперь просторные платья. Ей будет теперь удобнее». От этих мыслей Фатьме становилось хорошо и радостно на душе.
Нет, она не выделяла дочку. Нельзя сказать, что Фатьма любила Камилу больше чем Яхию. У хорошей матери любовь всегда одна для всех своих детей. Такой была и Фатьма. Но ведь Камила была ещё малышкой. Ну как о такой не думать с нежностью, как не ласкать её, не радоваться её росту, новым её словам и всё более и более осмысленным поступкам!
Яхия как старший хорошо понимал это и тоже всю свою любовь и нежность отдавал сестрёнке.