Светлана всё это стерпела, поскольку изменить ничего уже не могла — грубое вторжение в её мир сделано было в её отсутствие. Отец находился в других мирах. Время от времени он посылал руководящие указания генералу Власику, ставшему неофициальным опекуном Светы и Васи, о том, как следует воспитывать детей, не чужих — собственных: хорошо кормить, но не перекармливать, одевать, но не роскошно, не баловать и держать на воздухе, в смысле оздоровительных поездок на дачу и на юг. И, конечно, они должны хорошо учиться. Сплошные лозунги, которыми завершались речи на партийных съездах.
От личного участия в воспитании детей Сталин самоустранился, передоверив их наставникам. Потому и вырос Василий как бурьян, сам по себе, с комплексом вседозволенности и пристрастием к алкоголю. Бурьян ведь общепринятых правил не признаёт — растёт, где и как ему вздумается. Светлана тоже была предоставлена сама себе (нянька и воспитательницы не в счёт), но выросла иной, благодаря гуманитарному складу ума, театру и книгам. Девочка — я это уже говорю как отец, — не в обиду мальчикам, сделана из благодатного материала, в детском возрасте усердна к наукам.
Светлане пришлось считаться с властвованием в доме чужой женщины, с которой у неё не было взаимопонимания, но у которой было право ею командовать. Александра Накашидзе плохо говорила и писала по-русски, но вынуждена была выполнять то, что вменялось в её обязанности: проверять Светланины дневники и тетради и сопровождать при передвижениях вне территории Кремля, в частности в театр (это удовольствие у Светланы сохранилось и при новой домоправительнице, то есть воспитательнице).
Первый «подвиг» Александры Накашидзе начался с обнаружения крамолы.
С восьмилетнего возраста одноклассником Светы был некий Миша (его фамилию в книге, опубликованной за рубежом в 1969 году,[33] Светлана не называет). У обоих дома была большая родительская библиотека. Они увлекались чтением Жюль Верна, Фенимора Купера и современной научной фантастики. А в 11-летнем возрасте (конечно, несколько рановато) оба начали зачитываться Мопассаном, чтение инициировало игру в любовь. Они писали друг другу записки на уроках и на промокательной бумаге: «Я тебя люблю!» — и (страшное преступление!) украдкой целовались, когда представлялась редкая возможность. Вскоре у Миши арестовали родителей, работавших в крупном издательстве, а бдительная гувернантка, обнаружив крамолу, настояла перед директором, чтобы мальчика перевели в другой класс, и предъявила ему страшные улики: записки на промокашках.
Вплоть до зимы 1943 года у Светланы была псевдомачеха, не новая жена отца, а посторонняя женщина, которая в отношении детей Сталина (хотя официально по должности она считалась воспитательницей) формально была мачехой.
Отцы и дочери-подростки. Первые конфликты
Переходный возраст протекает по-разному: когда безболезненно, когда в конфликтах с окружающим миром. У Светланы же проблемы начались раньше, и возникли они, казалось бы, на пустом месте, потому как она была послушной девочкой и круглой отличницей. Тем не менее, между отцом и дочерью началось недопонимание. Вначале из-за одежды.
Нижеследующие эпизоды из воспоминаний Светланы Аллилуевой неоднократно перепечатывались или пересказывались, едва речь заходила о взаимоотношениях Сталина с дочерью. Благодаря кинематографистам, умеющим создавать мифы, в кинофильмах о войне Сталин — мудрый и рассудительный, тщательно взвешивающий слова и начисто переигрывающий импульсивного Черчилля и усталого Рузвельта. Возможно, так оно и было в действительности. Он умел очаровывать. Но, как известно, на своих детей родительская мудрость не всегда распространяется. Любовь затмевает рассудок. Глупость и консерватизм мышления, проявившиеся в мелочах, в эпизодах с одеждой, повторились позже, когда Светлана влюбилась и захотела самостоятельно устроить личную жизнь. Этого папа Сталин позволить не мог. Так же беззастенчиво, кстати, он вмешался в личную жизнь Якова, доведя сына до самострела, к счастью неудачного. Два самострела в родной семье — не многовато ли, товарищ Сталин, для семьи Иосифа Виссарионовича Джугашвили?
В детстве она была для него игрушкой, когда повзрослела — проблемой. Он не знал, как её воспитывать, и идея приставить к ней женщину-грузинку возникла во время летнего отдыха в Сочи, когда он вдруг обнаружил, что десятилетняя дочь не «застегнута на все пуговицы» и — ужас какой! — ходит по даче с голыми коленками. Он возмутился (Светлана в лицах описывает вспыхнувший конфликт):
««Ты что это голая ходишь? — Я не понимала в чём дело. — Вот, вот! — указал он на длину моего платья — оно было выше колен, как и полагалось в моём возрасте. — Чёрт знает что! — сердился отец, — а это что такое? — Мои детские трусики тоже его разозлили. — Безобразие! Физкультурницы! — раздражался он всё больше, — ходят все голые!». Затем он отправился в свою комнату и вынес оттуда две своих нижних рубашки из батиста. «Идём! — сказал он мне. — Вот, няня, — сказал он моей няне, на лице которой не отразилось удивления, — вот, сшейте ей сами шаровары, чтобы закрывали колени; а платье должно быть ниже колен!». — «Да, да!» — с готовностью ответила моя няня, вовек не спорившая со своими хозяевами. «Папа! — взмолилась я, — да ведь так сейчас никто не носит!».
Этот довод не был для него убедителен. Чтобы угодить отцу, няня сшила ей длинные шаровары (Светлана иначе как дурацкими их не называла) и длинное «выходное» платье, закрывавшее коленки (для визитов к отцу) — в другое время она ходила так же, как все девочки. «Борясь за красоту», она потихоньку укорачивала платье, и отец этого не замечал — он занят был другими делами, и ему было не до внешнего вида дочери. Дал указание и забыл. Современники отмечают, что у Сталина была отличная память (во всяком случае, до микроинсультов, случившихся после войны), но человек держит в памяти только то, что его интересует. Мусор улетучивается. Девочки упрямы в том, что касается одежды, и он не заметил, когда Светлана вернулась к обычному одеянию. Они жили в параллельных мирах.
Позже Александра Накашидзе объяснила ей причины отцовского гнева. Он был старомоден. Его вкусы исходили из грузинских традиций: на Кавказе не принято, чтобы женщины надевали короткие платья с короткими рукавами и ходили в носках, оголяя ноги даже на пять сантиметров. Война поколений, начавшаяся из-за одежды, в которой отец всегда выходил победителем, доводила Светлану до слёз. То он вдруг ругал её, за то, что она носит летом носки, а не чулки: «Ходишь опять с голыми ногами!» — то требовал, чтобы платье было не в талию, а широким балахоном, то сдирал со скандалом головной убор — берет, который носили все девочки: «Что это за блин? Не можешь завести себе шляпы получше?». Попытки дочери объяснить, что все девочки носят береты, он не воспринимал, был упрям и неумолим, как и подобает мужчинам «горячих кровей». Светлана с ним соглашалась, он успокаивался и на какое-то время об этом забывал, занятый делами, более для него важными.
Он был непредсказуем, и ожидать от него можно было всего чего угодно. Однажды ей посоветовали послать ему свою фотографию в пионерском галстуке и написать тёплое посвящение. Реакция отца была неожиданной: он вернул фотографию со злобной надписью, сделанной синим карандашом: «У тебя наглое выражение лица. Раньше была скромность, и это привлекало». Слово «злобной» употребила Светлана, вспоминая этот эпизод. Его возмутила широкая улыбка во весь рот. «Скромность украшает большевика», — многократно говорил он, но в его понимании скромность означала потупленные глаза и покорность, которой он от неё добивался.
Светлана научилась с отцом «воевать» — молча соглашаться и делать по-своему, но, собираясь его навестить, даже когда она стала замужней женщиной, и зная, насколько он консервативен в одежде, она тщательно осматривала себя, проверяя, не слишком ли ярко одета, так как неминуемо получила бы сердитое замечание: «На кого ты похожа?!». Он произносил его, не стесняясь присутствующих, не задумываясь о последствиях, так никогда и не поняв, что публичное оскорбление жены стало причиной её самоубийства. Светлана знала: отец не переносит косметики, губной помады, маникюра, духов, заграничной одежды, и она приспособилась к его вкусам, при встречах избегая всего того, что может его рассердить.