За дальним стулом замечаю пузатую круглую жестяную крышку — такими накрывают еду в ресторациях, чтобы она не остыла, стеклянную бутылку с водой и стакан. Рядом — записка. Подношу к лицу клочок пергамента, исписанный ровным каллиграфическим почерком.
«Ешь и отдыхай. Внутри дома можешь ходить везде, где сможешь. Покидать дом запрещено».
Без подписи, но и так ясно, от кого послание. Нервно облизываю губы и бросаю кусок пергамента на стол, словно он обжёг мне пальцы.
Первым порывом — не притрагиваться ни к чему, вернуться в комнату и не выходить!
Вот только есть хочется уже нестерпимо. Кончиками пальцев обхватываю верхушку жестяной крышки и приподнимаю её. На белоснежной тарелке лежит квадратный сэндвич из белого хлеба, завёрнутый в прозрачную рисовую бумагу — подобная упаковка заряжена магией и позволяет сохранить свежесть блюд на долгое время. И, конечно, её используют только в самых дорогих ресторациях.
Хм, что ж, посмотрим, когда ещё доведётся попробовать такую еду!
Освобождаю сэндвич от тонкой шелестящей упаковки, подозрительно его осматриваю со всех сторон, затем впиваюсь зубами. Хлеб белый, мягкий и тает во рту, сто лет такого не ела! Сливочный соус слегка солоноватый, тонкие ломтики мяса и нежный сыр заставляют зажмуриться от удовольствия. Или я слишком голодна, или еда в ресторациях и впрямь какая-то волшебная, даже самый обыкновенный бутерброд.
Расправившись с завтраком, прихватываю с собой бутылку воды и отправляюсь дальше исследовать комнаты.
За дверью в глубине столовой обнаруживается девственно-чистая кухня. Чёрные фасады шкафов и ящиков выполнены из натурального эбенового дерева. Заглядываю в один из ящиков: здесь посуда, бокалы, блюда для сервировки. Такое чувство, что всё абсолютно новое и нетронутое.
Некоторое время задумчиво рассматриваю в выдвижном ящике набор ножей разных размеров и форм.
В холодильном шкафу пусто, если не считать нескольких стеклянных бутылок воды.
С восхищением провожу пальчиками вдоль варочного шкафа — немногие могут позволить себе этот чудесный магический артефакт, мечту любой хозяйки. А здесь он не просто на четыре кастрюли, а ещё и встроен в кухонную поверхность!
Вздыхаю мечтательно и прикрываю глаза, уносясь в воспоминания. На уютную кухню тётушки. У неё тоже был варочный шкафчик, правда, совсем маленький и переносной, и всего для двух кастрюлек, но даже он приводил меня в полный восторг! Как же я любила проводить время за готовкой семейных ужинов!
Слушать, как булькает красный пряный соус в кастрюльке, пока под соседней крышкой доходят тефтели. Рядышком за столом Майя шьёт новое платье для вязаного зайки, которого сама же и смастерила.
За ужином собираемся все втроём, и кто-то из друзей тётушки заглядывает в гости. Все хвалят мою стряпню, я смущаюсь, но втайне горжусь собой.
Открываю глаза, и улыбка медленно сползает с лица. Всё в прошлом. Я в чужом пугающем доме, в прислугах у тёмного, ещё и с непонятными обязанностями. Никогда мне больше не готовить в кругу семьи на уютной кухне. Да и семьи-то у меня нет.
Единственную сестрёнку, и ту не уберегла. Бестолочь.
В прямоугольной бронзовой раковине тщательно мою свою тарелку, стакан и жестяную крышку. Вытираю насухо о подол платья, потому что не нашла ни одного полотенца.
Морщусь, глядя на свои потрескавшиеся руки: я не смазала их после последней смены в прачечной, а здесь у меня лечебной мази нет, и изъеденную мылом кожу больно щиплет.
Ещё некоторое время любуюсь шикарной кухней. Вот что за несправедливость такая? Любая хозяйка душу бы отдала за то, чтобы готовить на ней и всем этим пользоваться! Но нет. У тех, кто этого жаждет, часто даже нет денег на самый простенький варочный шкаф. А здесь всё будет простаивать, никому не нужное.
Вздыхаю и решительно выхожу прочь. Возвращаюсь на второй этаж. Пробую открыть несколько дверей просто наугад, и только тогда понимаю смысл фразы высшего тёмного из оставленной им записки.
«…можешь ходить везде, где сможешь».
Как щедро! Если учесть, что единственная дверь, которую я могу открыть — в собственную комнату. Туда и возвращаюсь. Слоняюсь из угла в угол. Смотрю в окно, на серый двор с редкими кустами жухлой зелени, залитый дождём, на уходящую вдаль дорожку, на граберов, съёжившихся в плащах с капюшонами.