И Таня путалась в кустах: нашла кукушкины слёзки, сонного жука, тянулась за алым вьюном, за орехом. Какой ни раскусит орех, тот и ядрёный.
— Как угадываешь? — спросил Володя у девочки.
— Ищи орехи в длинных рубашках… А это что, знаешь? — Таня сорвала пучок жёсткой травы. — Хвощ это. Папа говорит, дикие чушки едят его. Когда-то хвощ был с берёзу. Теперь растёт травкой, чтобы не рубили.
Свернули с дороги на тропку. С кустов постукивала роса. Капризно пищали птенцы: наверно, на них капало.
Ягодники спустились на марь — кочкастую, с ельником и редкими лиственницами. Под ногами — лужи, чавкал мох. Таня как бы летела за бабушкой, позвенькивая ведёрком. Володя отставал, спотыкался, то и дело падал.
Бабушка поджидала внука и думала: «Старше Танюшки, а разве ровня ей? Вот что делает город с детьми… Там они ни чулок, ни варежка. Неужели Аким так и не поселится в деревне? У него на дню десять пятниц: сегодня в колхозе хочет жить, завтра — в городе. Вот если бы жена согласилась…»
— Не суетись, — советовала старушка внуку, — гляди, куда потвёрже встать. Скоро придём… Да вон, за берёзкой, голубика.
На глинистых лобках — жёсткий кустарник с мелкими, как накрошенными, листьями, усыпан кустарник сырой беловатой ягодой, а кое-где пряталась спелая, матово-голубая.
— Тут уже хозяйничали без нас! — расстроилась бабушка. — Ладно хоть зелень оставили. И что за люди — ни ягоде, ни ореху не дадут поспеть! Чуть забуреет — рвут. Не до вёдер, ребятки, пробуйте.
Дети тянулись за бабушкой, хлюпали в лужах, тонули во мху. Съедали, что находили. Которая голубика сладкая, а которая — кислая, глаза выворачивала. Зато припахивала лиственничной смолой и малиной.
Таня забиралась в середину голубичника, садилась на корточки, бренькала в ведёрко ягодка по ягодке.
— Где наша девушка? — спохватывалась бабушка.
— Тут я. — Из кустиков высовывался белый платок.
— От земли не видать ребёнка, а какая хлопотунья да старательна, — говорила внуку бабушка. — Вот тебе, Светунец, и невеста. Сто лет проживёшь с ней, горя не узнаешь… — Бабушка насупилась и спросила: — Мать не собиралась проведать, как вы тут? Где ей проведывать. Ей ведь некогда, всё чистую бумагу чертит, чертёжница, — и поглядывала на Володю, отфукивая мошек.
— Матери-то напиши: мол, доехал, голубику брал, — наказывала бабушка. — Мать с отцом как хотят, а тебе мать — на век родная.
Володя отмалчивался. Бабушка держалась возле него.
— Сама я виновата в судьбе отца. Дед твой, Светунец, наверно, сказывали тебе, пришёл с войны хворым и скончался. Осталось у меня на руках четверо сирот: ни обуть их, ни одеть и голодно. Время-то трудное было. Война только что кончилась. Явился в колхоз вербовщик, звал в ремесленное училище ребят, кому четырнадцать лет, сулил специальность денежную. Я и велю отцу твоему: «Поезжай в город, Аким! Мне помогать будешь растить остальных, а то все пропадём». Он ревёт, а я гоню. Силком посадила на катер… — Долго набирала горсточку ягоды бабушка и высыпала мимо подойника. — Слепая!.. — Она присела, шарила узловатой рукой по мху.
Володя заглянул в её лицо. Лицо одеревенело, только подёргивалась морщина в уголке рта.
— Не надо искать, — сказал Володя. — Я тебе рясный куст принесу.
Он походил кругами и остановился возле Тани. Её ручонки так и сновали в ягоднике — голубика дождём брызгалась в ведёрко. Ведёрко звенело всё тише — ягода закрывала дно.
Володя, наблюдая за расторопной девочкой, успокоился, забыл о бабушкином скучном разговоре. Потом проследил, куда села трясогузка. Думал, в гнездо, подкрался, а гнезда не было. Зато наткнулся на пепельный кругляк. Кругляк грузно свесился с ерника.
— Таня! Бабушка!.. Скорее сюда! Что я нашёл. — Володя никогда не видел гнезда ос.
Он тронул кругляк. Насекомые повылетали из сот, закружились, тонко ноя. Вдруг Володя заорал и метнулся к бабушке:
— Осы, осы!..
Бабушка и Таня кинулись было убегать, но опомнились и ухнулись в кочки.
— Ложись, ложись! — кричали Володе.
Он обезумел от боли и страха, размахивал руками и голосил.
— Ложись, тебе говорят!..
— Ложись, мизгирь такой! — подпевала бабушке Таня.
Володя не понимал, зачем ложиться, когда надо убегать. Ведь лежачего до смерти зажалят. И он бегал.
— Обалдел!.. — Бабушка ринулась за внуком, свалила его и закрыла собой.
Володя затаился и перестал выть.
Осы, погудев над ними, удалились к гнезду.