— Еще как отозвались! — вскричала она и вдруг спохватилась: — Нет, но ожидания.
— Да…
— Телеграммы!
— Да…
— Всякий день, всякий час!
— Да…
— У вас как это было?
— У нас? Что же. Мы знали почти одновременно с событиями[165].
— Что вы делали?
— Я-то собственно? Что же. Обыкновенные занятия. Читал, сидел на службе.
— Вы служите?
— Служу.
— Давно ли?
— Да… Нет… Не так давно.
— А я думала… Вы занимались в редакции?
— Да! Был когда-то литератором. Это оставлено… я разошелся с редакцией, — досказал он, глядя в сторону.
Александра Сергеевна примолкла.
— Конечно, были причины, — сказала она наконец.
— Без причины ничего не бывает, — выговорил он, усмехнувшись.
— И ваши причины, без сомнения, уважительные, — сказала она уверенно.
— Благодарю за доброе слово. Сам-то я считаю их уважительными, но другие пожалуй…
— Ах, что вам до других! — прервала Александра Сергеевна с увлечением, будто чему обрадовалась. — Что вам мнение других, всех? Вы — сами себе судья, вы, во-первых…
— Во-первых, я — тоже человек. Из-за каких-нибудь трех-четырех тысяч в год закабалиться, продать свои силы, труд, здоровье. И если бы к чему-нибудь вело, а то и удовольствия даже никакого!
— А я думала, — начала она, — я думала, что, занимаясь там… при всем громадном труде, вы все-таки чувствовали себя отраднее. Все-таки, знаете… — она заторопилась. — Интимная, семейная жизнь нашей интеллигенции… это все происходило на глазах, все… известности, начинающие задатки…
— О, дребедень! — воскликнул он. — Не мечтайте! «Отрадно»! Да крепостная барщина была не хуже!
— Неужели?
— Не хуже! — повторил Петр Николаевич, хохоча, и вдруг сделался почти мрачен. — Надо еще взять в расчет направление. Нет-с, время талантов, время чистого искусства невозвратно прошло. Тенденция заела. Всякий стремится «мыслить», кто во что горазд… не то что не спрося броду, а не справясь о глубине, и потому как раз на мели. Но вы, я думаю, сами заметили… ужасное время!
— Ужасное!
— Да!
декламируя, он как будто пел.
— Чье это? — спросила Александра Сергеевна, нерешительно и слегка замирая.
— Мое, — ответил он как-то вскользь, усмехаясь, и посмотрел, как тянулась в воздухе струйка дыма.
Несколько минут оба помолчали.
— Давно я не читала ничего вашего, — начала Александра Сергеевна в раздумье. — Есть что-нибудь новое?
— Есть. Я недавно издал. Я вам дам. Так, сборник. Кое-что из лирических вещей прошлых годов и потом нынешнее, навеянное…
Он сделал маленький жест рукою.
— Мерси.
— Вы там увидите меня в новом виде, — продолжал он шутливо. — «В одежде воина, с неловкостью приятною…» Пожалуй, не узнаете.
— Я вас всегда узнаю, — возразила она, — когда понятия, убеждения… одним словом — все!.. Это оставляет такую неизгладимую складку…
— Да… — сказал он так же, как Александра Сергеевна, затрудняясь.
В беседе случился опять промежуток молчания.
— То, что вы сейчас читали, — оттуда? — спросила Александра Сергеевна.
— Что?.. Да, оттуда, — ответил литератор, будто его разбудили. — Но скажите же что-нибудь реальное.
— Реальное?.. — она растерялась. — Реальное?.. Но что же реальное?
— Что-нибудь. Например, вы желали знать, как я нашел вас. Я приехал, узнаю: поезд, который мне нужен, пойдет только завтра, в восемь утра. Следовательно — надо ждать. Я спросил ваш дом и со всем со своим саквояжем, который теперь имеет честь покоиться в вашей прихожей, отправляюсь. Нахожу дом: все заперто. Я к другому подъезду, и удивлен! Надпись: «Начальное училище для девиц А. Табаевой». Тут… понимаете мою мысль: она работает, она все та же! И я звоню, стучу, кричу…
Александра Сергеевна радостно смеялась.
— Выбегает девочка и объявляет: вы на даче. Где? Далеко ли? За какой-то Астраханской заставой. Я не удовлетворился, ворвался. Встречает какая-то дама. Говорю: «Алтасов, из Петербурга; где Александра Сергеевна?» Мне толковали: «Свечной завод, церковный староста», — но я уж не слушал, вскочил на дрожки и явился с саквояжем пред вами, как раз под ливнем, что вам известно. Но, понимаете, я все-таки не знаю, где я. Я чувствую себя с вами, но почему вы здесь, почему в вашем отсутствии ваша школа полна девочек. Я видел головки, головки — русые, черненькие… Одна прелесть что такое! Ватто[166] — спрыгнула с веера…
165
Имеются в виду отдельные революционные выступления 70-х годов и следовавшие за ними аресты.
166
Ватто Жан-Антуан (1684–1721) выдающийся французский художник. Писал жанровые произведения, театральные и тому подобные «галантные сцепы». Нередко расписывал мебель и веера.