Алтасов между тем улыбался.
— Дорогая моя, — сказал он, подавая ей руку, — я вижу, вам тяжело выговорить старому другу, что мы оба вместе были жестоко молоды и… глупы. Да?.. Ничего. Свидетелей нет: сознаемся вместе.
Александра Сергеевна передохнула, впрочем еще не совсем понимая.
— В какую прелестную пору жизни мы узнали друг друга, — продолжал Алтасов, — полные веры, полные надежд! Мы были не безумное «молодое поколение», но сильнее его: я — раненый боец, вы — самоотверженная женщина!
Александре Сергеевне мелькнуло, что в ту эпоху ей было за тридцать, и никто не сватался, и у бабушки было очень скучно…
— Мы верили, надеялись и… обманулись, — продолжал он. — Обыкновенная история. Мы не первые. Мы платимся за свое заблуждение страшной усталостью; что же, надо согласиться, многие поплатились и больше, — договорил он, слегка понижая голос.
— Да! — ответила Александра Сергеевна.
— Зато мы прозрели. Не будем неблагодарны, — начал Петр Николаевич серьезно, — и если в этом море житейском мы не разбились и не потонули, вспомним высоконравственное миросозерцание нашего великого поэта: «Нас было много на челне»[169]. Уцелел один; он сушит на солнце свою белую одежду и поет… Образ-то какой! — вскричал он с восхищением. — Вот художник!
— Художник! — повторила Александра Сергеевна.
— Милая вы моя! — сказал Алтасов, опять пожимая ее руку. — Ну, рассказывайте же, рассказывайте, да аккуратнее: цифры и имена собственные. Как поживаете, как что. Теперь-то вы свободны, обеспечены.
— Да, я таки выдержала срок. Ах, эти житейские мелочи!
— Знаю, знаю.
— Они убивают! Что же? Ведь мы, женщины, бесправны; мы должны существовать на четырнадцатую часть. Ну-с, я и существую на оную — вы видели у бабушки, между тем как мой брат…
— Наслаждался жизнью. Это тогда говорили.
— Я говорила? Никогда!
— Не вы, не вы. Я слышал. Он был некогда ополченец, ваш брат? Потом жил безвыедно в деревне?
— Да… принужден был жить.
— В той, что теперь ваша? Что же он, по крайней мере оставил ее в порядке?
— Он не мог оставить ее не в порядке. Но в нынешнее время не может быть порядка. Я отступилась. Там арендатор.
— Исправный?
— Я приняла свои меры.
— Необходимая житейская мудрость, — сказал задумчиво Алтасов. — Много земли?
— С лишком тысяча десятин, кроме леса; луга, два сада, мельницы… — говорила Александра Сергеевна, между тем как он засмотрелся вдаль.
— И дом? — спросил он.
— Флигель комнат в пять; дом я перевезла в город. Вы его видели.
— Я думал, вы нанимаете, — сказал он будто про себя и вдруг живо обернулся: — Ну, вот вы и вся налицо: выстроила палаты и отдала их на школу. Вечно юная! Как у вас идет школа?
— Так себе… Элементарная, — ответила Александра Сергеевна, немного закрасневшись.
— Много занимаетесь?
— Да.
— И конфузится! Прелестно! Что ж, у вас, стало быть, там и живут они? А то вас нет, а там девочки?
— Нет, но… я сегодня не совсем здорова, летнее время. Кроме всего, они еще учатся рукодельям.
— А вам вздумалось полениться, — весело досказал Алтасов. — И отлично; ленитесь, отдыхайте. Рукоделья, конечно, не по вашей части. Кто у вас этим заведует?
— Но… жена моего брата, — ответила Александра Сергеевна, уже совсем вспыхнув.
— Он был женат?
— Пред смертью женился.
Алтасов осторожно помолчал. Александра Сергеевна потупилась.
— Кто она? — выговорил он тихо, тоном друга, готового огорчиться, если это потребуется.
— Простая девушка; однодворка.
— Дети? — спросил он еще тише.
Она пожала плечами.
— Он сделал какое-нибудь распоряжение… чтобы, одним словом, для вас…
— Все устроено. Наследница я одна.
— Семья у нее?
— Сирота.
— И вы оставили ее при себе?
— Да… куда же ей?
— Нет, я думал о вас. Для нее, конечно, все выгоды. Под вашим руководством молодая особа может только выиграть.
— Какая она молодая особа! — прервала Александра Сергеевна. — Эта история двадцать лет тянулась!
— Двадцать лет?
— Меньше, больше, почему я знаю? Возвратясь из ополчения, мой братец… Ах, все это больно, Петр Николаевич, вы вообразить не можете!
— Расскажите мне все, — сказал он тихо.
— О, говорить надо много… все подробности, все мелочи, которые заедают жизнь! Но вы меня знаете! Вы давно меня знаете… — Она схватила его руку. — Петр Николаевич, право, я стоила больше того, что мне далось! Что ж в том. Ну, в то время, когда у нас еще жили по-людски, я выезжала, я значила в свете.
169
Начальная строка стихотворения А.С. Пушкина «Арион», символизирующего разгром декабристского восстания.