— Вы его видели?
— Сил не было! — ответила она после минутного молчания. — И это было бы ни к чему. Что я могла ему посоветовать? Службу он всегда так третировал… Но его и не приняли бы на службу; это было уж кончено!.. Похорониться с ним в деревне — но за что же? Я не так роскошно пользовалась жизнью, чтоб еще это… У меня свои привычки, я хочу жить, как хочу. У меня было свое состояние — помилуйте, я — отрезанный ломоть. Из чего я стала бы мешаться не в свое дело? Добровольно в чужом пиру похмелье! Ну, он, по своей глупости, выкинут из общества, да я-то ведь — член общества!
— Деятельный и полезный, — прибавил Алтасов.
— Не знаю уж какой, но я к брату не поехала. Мы не видались до конца; я не была и при его смерти… Я говорю вам все! Если он и скучал — и без меня была утешительница, и лучше меня знала, как утешать. Мне, девушке, было бы только неловко… что совершенно понятно! — договорила она, помолчав, выжидая, чтобы отозвался гость.
Алтасов молчал и смотрел вдаль. Сыроватое свежее тепло, запах поля, тишина на широком пространстве, все нежило и наводило на раздумье. Алтасов точно вдруг крепко задумался. Между тем ему очень хотелось чаю; он дурно пообедал на станции.
Заметив, что подле него замолчали, он бросил свою погасшую сигару и обернулся:
— Ну-с, как же? Когда же он женился? Он вам писал?
— Очень редко. История многих годов. Что такое была эта жизнь?
— Я бы на вашем месте заглянул из любопытства.
— О!.. Но к чему же? И неловко: над братом был надзор. Я знала, что он ни в чем не терпел недостатка, но уж безумно тратиться он не мог; понимаете — помогать там и прочее. Опека была. Следовательно, я была покойна. Лет через пять этого затворничества получаю письмо: «Делаю то, что должен был сделать давно: женюсь на Анюте: у тебя будет сестра…» Сестра!
— Да!.. Хорошо!.. — сказал Алтасов.
— Ах, нет, она — добрая женщина, — вскричала Александра Сергеевна. — Вы меня знаете. Чего же требовать? О, я беру из жизни, что могу, я не требовательна! Брат умер вскоре. Он в самом деле был разбит, в последнее время страдал; она за ним ходила.
Алтасов склонил голову.
— Я и сказала ей: «Оставайтесь жить у меня».
— «Твоя родина будет моей родиной, твой бог — моим богом»… — выговорил Алтасов, глядя в поле. — Незабвенно прелестная история Руфи!..[170] — И, будто забывшись, он тихо положил руку на руку Александры Сергеевны. — Ну, что же вы поделываете с вашей Руфью? — спросил он через минуту.
Его голос будто изменился.
— Да что? Хозяйничаем! — ответила Александра Сергеевна, также удачно растроганная. — Я — вы знаете — не умею, а моя Руфь…
— Мастерица?
— Мастерица. Шьет, варит, солит. Я на ее попечении.
— Ну, это — меньшая из ее обязанностей, — возразил серьезно Алтасов. — Претензий нет у нее?
— Каких?
— Ну, всяких. Общество, знакомства.
— Нет, она скромна. Есть какое-то воспитание, но она сама чувствует… Это грустно. Я сужу по себе: грустно сознавать, что общество нам нужно, что мы для него не годимся.
— Как вы это ухитряетесь судить по себе? — спросил Алтасов. — Вы — проказница.
Она засмеялась.
— Нет, но что же… Я думаю, ей грустно. Она должна понимать, что не может быть моим другом.
— Позвольте: но даже и в русском языке нет слова «amie» — «друг-женщина». Есть «подруга», то есть нечто близкое, но легко подходящее по воле обстоятельств. «Амишкой» кличут собак.
Александра Сергеевна хохотала.
— Кстати, у вас нет собачки?
— Нет. А что?
— Я так и думал. Вы слишком молоды, чтобы заводиться этой дрянью. Как зовут вашу Руфь?
— Анна Васильевна.
— Очень желал бы скорее увидеть ее.
— Вас заинтересовало?
Алтасов засмеялся.
— Я буду неучтив, — сказал он. — Вы сейчас говорили, что хозяйством занимается у вас она; следовательно — я так заключаю — с ее появлением появится и чай, который мне обещали.
— Ах, вы, проказник? — сказала весело Александра Сергеевна. — Сегодня она, не знаю почему, запропала. Но, кажется, судьба подслушала ваше желание.
По дороге ехала маленькая гремучая тележка. Алтасов накинул пенсне и смотрел.
Александра Сергеевна прищурилась.
— Скорее! — закричала она, махая платком. — Видите, как у нас патриархально. Анна Васильевна всегда является пешком, а сегодня, не знаю, должно быть, ей показалось грязно, и она воспользовалась экипажем нашего хозяина: он приезжает по вечерам инспектировать свой завод. Скорее! — повторила она, наклоняясь через балкон, между тем как приехавшая соскакивала с тележки и бежала в ворота. — Теперь сейчас, — сказала Александра Сергеевна и выскользнула в комнату, пользуясь тем, что гость засмотрелся в темнеющее поле.