— И это мне все за то, что я пью сыворотку!
— Но я в вас еще верю, — продолжала Катерина Петровна. — Я не хочу, никак не хочу видеть в вас un rouge. Vous êtes des notres, n’est-ce pas?[79] Вы меня успокойте.
— Ну да, ну да, конечно!
— Я так и думала. И потому, — заключила Катерина Петровна, — я воротилась к первому моему предположению.
— Все-таки воротились? И нельзя было остаться без всякого предположения? Почему же, видя меня погибающим, вы не обратили меня на путь спасения? То есть отчего же, бывши в Снетках, вы не пришли в мое преступное жилище и не выдрали мне уши?
Катерина Петровна выпрямилась.
— Отчего? Оттого, что я не езжу к молодым людям, Эраст Сергеич. Если бы еще со мной был Simon или мой муж…
— А, это резонно, — пробормотал Овчаров.
— Конечно, я — уже не дитя, но я не знаю того возраста, когда было бы можно… Потом я думала: довольно одного моего немого протеста. Теперь вижу, что нет.
— Почему?
— Потому что вы не только не уехали от Чулковых, но даже сюда явились парочкой с Ольгой Николавной… Но здесь, я уверена… s‘estsimaléleré…[80] Я уверена, что она навязалась с вами.
Овчаров пошевельнулся и сбирался отвечать.
— И потому… и потому я прекрасно сделала, что кое-кому написала обо всем…
— Кому и что? — спросил он резко, глядя на ее лукавую мину.
Катерина Петровна рассмеялась и захлопала в ладони.
— А, сердитесь? Не сердитесь; я уже вас поссорила. Dorothee est au courant de tout… И вся Москва знает. Конечно, я прямо не говорю, чтобы вы были совсем изменник, mais gue la campagnea des attraits…[81] Ну, и так далее.
— Мудрено вам суметь меня поссорить, Катерина Петровна, — возразил Овчаров, желая быть хладнокровным. «Старая дура, — подумал он, — достанется тебе за твои сплетни».
Ему хотелось разбраниться. Но потом он рассудил, и благоразумно, что Катерина Петровна ему неопасна. Как ни легкомысленна, как ни падка на вздоры была та женская среда, в которой Овчаров привык выбирать свои сердечные связи, но в этой среде царствовал esprit de parti[82] противу Катерины Петровны. Катерина Петровна была сплетница не их прихода. Овчаров успокоился.
— Итак, почтеннейшая Катерина Петровна, — сказал он, заложив руки в колени и поглядывая ей в глаза, — вам угодно сокрушить меня, то есть образумить. Уж не нашли ли вы мне невесты с вашим благоразумием насчет приданого?
— Невесты? Нет. Но я отнимаю у вас средство делать глупости. Vous savez, je marie mademoiselle Olga[83].
— Вот как, — сказал Овчаров равнодушно.
— Ah, Dieu mersi[84]; вы еще не совсем увлечены!
Она пожала ему руку.
— Я чувствую, что я делаю вдвойне доброе дело. Вообще, этих деревенских девочек надо скорее пристраивать. Мать глупа, соблазн близко, в город ездят беспрестанно; jugez, gue pent on attendre? Хорошо, что я приступилась и отвлеку. Но ужас как это мало ценится! Вы представьте, я приняла, обласкала этих мелкопоместных… были у нас кое-какие счеты… Но у них на уме одни дрянные счеты! Эти люди не понимают, не ценят нравственной расплаты! Они и видеть не хотят, что я свожу их с пути безнравственности… Безнравственность! Mais je vous dirai — jene deteste rien autant gue la dépravation![85]
Катерина Петровна ударила себя в грудь.
— Кто же ее любит, деправацию? — сказал Овчаров, улыбаясь.
— Ну, да. Etj’y ai mis bon odre[86]. Ольга Николавна выйдет замуж.
— Кто же ее жених?
— Разве вы не знаете? Она вам не сообщила? Симон.
— Ваш Симон? — воскликнул было Овчаров.
Но он не кончил. Яркая краска разлилась по лицу Катерины Петровны.
— Simon давно желает жениться, — заговорила она, помолчав, взявшись за платок, сморкаясь, но краска не проходила. — Он просил меня выбрать ему невесту. Это — счастье для Ольги Николавны. Simon c’est l’etoffe dont on fait les bons maris…[87]
— Вероятно, она будет счастлива; вы его так хорошо знаете, — заметил Овчаров.
— Да, — промолвила Катерина Петровна и вдруг без всякой надобности вынула из несессера игольник. С минуту они молчали.
— Он — человек такой вам преданный, обязанный, — сказал Овчаров.
Катерина Петровна взялась за ножницы.
Овчаров взглянул и на ножницы. Он подумал, какое это несчастье вообще — вот так, кажется, ни с того ни с сего, а потерять «contenance»[88].
Катерина Петровна молчала.
Овчаров глядел.
— И вы не боитесь, что, женившись, он вас разлюбит? — спросил он вдруг решительно.
— Как разлюбит?
Овчаров взглянул еще, и все ему стало ясно, так ясно, как на ладони. Недаром много-много лет пил он соки, укрепляющие духовную прозорливость, — соки всех общественных сплетен. Средство оказало свое действие. Он нашел. Он нашел то, чего, может быть, до него никто из приближенных Катерины Петровны еще не открыл, и тайно торжествовал свою находку. И все тотчас гладко, ровно, как пестрая ленточка, развилось перед его глазами… Топкие отношения, подмеченные какой-нибудь кумушкой; страх языка этой кумушки, из-за которого часто приносятся в жертву все милые тонкости на свете, приносятся до самозабвения в пользу другой; самый субъект, милостиво допущенный до отношений и сдуру неблагодарно рвущийся с цепочки… А также, может быть, и средство безопаснее обманывать вперед чужую прозорливость; кстати же все дело с виду выгодно и прилично: устраивается взлелеянная юность, юный мужеский опыт соединяется с порядочным женским приданым, и над ними добродетельная старость простирает благословляющие длани.
85
Судите, чего можно ожидать!.. Но я вам скажу, что я ненавижу больше всего безнравственность!