— И наконец, — продолжала Катерина Петровна, — je vous vous dire ma plus intime pensée[102]. Наша аристократия слишком самоотверженна… Мы их выучим, а что из этого будет? Ужасы!
— И ничего не будет, — возразил Овчаров.
— Вы не боитесь?.. Нет, признаюсь вам, я каждый день встаю и ложусь…
— Совсем напрасно. Положительно вам говорю, ничего не будет.
— Почему вы это знаете?
— Стоит вглядеться в порядок вещей. Он ясен, как дважды два. Когда-нибудь я вам растолкую.
— Ах, успокойте, бога ради… Вот Симон не может мне объяснить…
Симон вошел в эту минуту.
— Симон, что вы мне вчера говорили о дворовых людях?..
— Пора ехать, Эраст Сергеич, — сказала Оленька, воспользовавшись тем, что Катерина Петровна обратила речь к другому субъекту. Овчаров быстро встал.
— Сейчас… Ольга Николавна, — проговорил он, подходя к ней и шепотом, — как вы проскучали! И что за ужасный господин!..
— Я не хочу говорить с вами, — сказала Оленька. — Едемте.
Овчаров покраснел и взял шляпу.
— Прощайте, Катерина Петровна, — сказал он, — поздно, и лошади у меня — несъезженные.
Катерина Петровна всплеснула руками.
— Вас ничем не уговоришь!.. Но надеюсь не надолго. Впрочем, вот что… Un instant, mon cher…[103]
Она увела его под руку до залы.
— Пожалуйста, поговорите вашей хозяйке… Je vois heureusement que vous n’êtes pas loin dans vos amabilités…[104] Ведь такой жених — для них счастье. Надеюсь, старуха не позволит себе упрямиться. Так чтобы скорее.
— Увидим, хорошо, — сказал Овчаров.
Оленька догоняла их в шляпке. Овчаров раскланялся и уже вышел на крыльцо, к лошадям.
— Прощайте, Катерина Петровна, — сказала Оленька еще в зале.
Катерина Петровна ахнула.
— Вы хотите ехать?.. Mais vous n’avez pas votre raison, ma chère. Ночью, вдвоем, mais celá n’a pas de nom!..[105]
— Что же я должна делать? — спросила Оленька, попунцовев и от ее слов, и от горести оставаться у Катерины Петровны.
— Очень просто. Я вас не пущу.
— Я не взяла с собой ничего, Катерина Петровна, я не думала.
Но много противоречить и настаивать тоже было нельзя. Оленька это почувствовала. Ей хотелось заплакать, однако она примолкла.
— Вы останетесь… eh bien — on vous donera du linge et quelque capote d’Annette[106]. A в воскресенье… Да, так: вторник, среда… так — в воскресенье; у вас храмовой праздник?
— Храмовой.
— Я сбиралась к вам к обедне и сама вас отвезу. Человек!.. Человек, скажи Эрасту Сергеичу, что Ольга Николавна с ним не едет…
Овчаров стоял у коляски, когда ему передали эту новость.
— Не едет?
— Точно так.
— Так ли? — переспросил он лакея.
— Не едет, — был опять ответ.
Овчаров подумал-подумал, посмотрел еще в дверь, влез в коляску и уехал.
XVI
Он был очень сердит.
«Что, эта девчонка нажаловаться на меня успела, что ли? — думал он. — Прикинуться оскорбленной невинностью мы все умеем… Да я гроша не прозакладываю, что она способна броситься на шею первому встречному! Погоди, много о себе думаешь, голубушка… Нет, нет, это — наша вина. Слишком мы добры, слишком нанюхались демократического духа, сами очумели и вздумали равнять вас с собою. Ну, народ этот, куда ни шло, это — сила… Но возводить до себя, сажать себе на нос, учить уму-разуму, внимание оказывать, тратить свое чувство на эту гнилую мелюзгу, на это полубарство, полумещанство, которому не то что жить, которое придушить надо… Дураки мы, бессребреники мы невинные… Хоть бы унялись-то мы вовремя…»
Овчаров нахмурился и нетерпеливо надвинул свою панаму. Лошади ехали крупной рысью. Летний ночной полумрак на необозримое пространство лежал кругом, окутывая небо и землю. К ночи поднялся сильный ветер и гнал волны пыли навстречу экипажу. Овчаров достал еще плед, взятый про запас, завернул ноги и посмотрел кругом.
— Эдакая гадость! — сказал он почти вслух. — И пейзажец-то хорош, и люди за ним хороши. Ну, мужик — да про него еще и закон не был писан. А эти! Чего от них ждать? Какого обновления? Разве его вытянешь из среды, где все мелко — и собственность, и происхождение, и связи, и где душонки вырастают мелкие? Хороша будет матушка-Россия, когда ею будет заправлять такое общество!
«Но разве это будет? Что за вздор? Разве мы оглупели до конца, или разве нас так мало? Стоит нам опомниться и гордо, как следует, поставить этот мелкий люд на свое место. Пусть тогда они поклонятся нам в пояс, да хорошенько, чтоб мы протянули им руку. Вот тогда они и попробуют, можно ли третировать нас с высоты величия…»