Подобно всем организациям, существующим слишком долго, Комитет Европы постепенно устаревал. Теперь он собирался лишь в случае каких-либо чрезвычайных событий. Он очнулся в связи с появлением ЭАЛ-человека и выбрал нового энергичного председателя, который первым своим указом привлек к деятельности Комитета Пула.
Пул охотно принял предложение, хотя почти ничего не мог добавить к уже известному и зафиксированному. Он чувствовал, что обязан сделать все, что в его силах, а кроме того, наконец получил официальную должность. До сего момента статус Пула можно было назвать забытым термином «национальное достояние», и это несколько смущало его. Общество — куда более богатое, чем можно было вообразить в прежнее раздираемое войнами время,— могло спокойно содержать его в роскоши, но Пул хотел хоть чем-то оправдать собственное существование.
Кроме того, он чувствовал еще одну потребность, в чем редко признавался даже самому себе. ЭАЛ-человек общался с ним, пусть кратко, во время странного контакта два десятилетия назад. Пул был уверен, что установит связь с Боуменом, если возникнет необходимость. Но, может быть, Дэйва перестало интересовать общение с людьми? Пул надеялся, что это не так, хотя другого объяснения молчанию пока не находил.
Пул часто разговаривал с Теодором Ханом, по-прежнему деятельным и решительным, который теперь стал представителем Комитета Европы на Ганимеде. С момента возвращения Пула на Землю Хан тщетно пытался наладить канал связи с Боуменом. Он не мог понять, почему того совсем не интересует длинный список вопросов, имеющих огромное значение для философии и истории.
— Неужели монолит настолько загрузил твоего друга работой, что он не может поговорить со мной? — жаловался он Пулу,— Кстати, как он распоряжается своим свободным временем?
Вопрос был вполне разумным. Ответ на него пришел, как гром среди ясного неба, от самого Боумена — обычный вызов по видеофону.
— Привет, Фрэнк. Говорит Дэйв. У меня для тебя крайне важное сообщение. Предполагаю, в данный момент ты находишься в своих апартаментах в Африканской башне. Если ты действительно там, подтверди это — назови фамилию нашего инструктора по орбитальной механике. Буду ждать ответа в течение шестидесяти секунд. Если не получу, повторю вызов ровно через час.
Минуты Пулу едва хватило, чтоб отойти от шока. Сначала он почувствовал восторг и изумление, потом им овладели иные чувства. Он был, несомненно, рад услышать голос Боумена, но слова «крайне важное сообщение» прозвучали угрожающе.
«По крайней мере,— сказал себе Пул,— для пароля он выбрал фамилию, которую я не мог не запомнить. Впрочем, кто бы забыл шотландца, говорившего с акцентом коренного жителя Глазго — настолько сильным, что слушатели лишь через неделю научились понимать преподавателя? Впрочем, преподавателем он был блестящим — нужно было только разобрать, о чем он говорит».
— Доктор Грегори Маквитти.
— Принято. А теперь включи, пожалуйста, приемник твоего нейроколпака. Потребуется порядка трех минут для загрузки данного сообщения. Не пытайся просматривать — я использую сжатие десять к одному. Задержка две минуты перед запуском.
«Как ему это удается?» — подумал Пул. Юпитер-Люцифер сейчас находится в пятидесяти световых минутах, то есть сообщение послано почти полчаса назад. Значит, сообщение передано в направленном луче Ганимед — Земля. Впрочем, это тривиальная задача для ЭАЛ-человека, которому предоставлены бесконечные ресурсы монолита.
Замигал индикатор нейроящика. Сообщение пришло.
При том сжатии, которое использовал ЭАЛ-человек, Пулу требовалось не менее получаса для приема послания. Но хватило десяти минут, чтобы понять: спокойная жизнь кончилась.
В мире универсальной и мгновенной передачи информации очень трудно сохранить тайну. Но данный вопрос, решил Пул, требовал обсуждения с участием всех заинтересованных лиц.
Комитет Европы выразил неудовольствие, но все-таки собрался в полном составе в апартаментах Пула. Комитет состоял из семи членов, и число это, несомненно, было определено количеством фаз Луны, которая по-прежнему зачаровывала человечество. С тремя членами комитета Пул встретился впервые, хотя уже изучил их лучше, чем мог бы узнать за целую жизнь до изобретения нейроколпака.