- Позвоню-ка я лучше в гараж, договорюсь насчет "студебеккера". - Он подошел к телефону. - Алло, это говорит Лют Флиглер. С рождеством тебя. Послушай, этот "студебеккер", черный, что мы получили в обмен от доктора Лури... Да, старая машина доктора Лури. Послушай, не давай его никому, ладно? Я спрашивал босса, можно ли мне взять эту машину на сегодня, и он сказал, можно, понятно? Я просто решил предупредить, чтобы никто из вас ее не утащил. Если тебе нужно куда-нибудь поехать, возьми мой "роллс". Серьезно, Джо, если хочешь сделать мне одолжение, поставь цепи на "студебеккер". Ладно? Прекрасно. - Он повесил трубку и сказал Ирме: - Все в порядке.
- Уилларду можешь позвонить попозже, - посоветовала она. - Я сказала ему, что мы позвоним, если не сможем поехать. Поэтому, раз не звоним, он считает, что мы едем.
- А как со спиртным? - спросил Лют.
- Вечеринку же устраивает Уиллард. Должно быть, и спиртное он обеспечивает.
- Да? А ты знаешь, сколько стоит в "Дилижансе" выпивка? Семьдесят пять центов рюмка, девочка, и не всем его продают. Не думаю, что Уиллард собирается поить нас вином, да еще по такой цене. Приготовлю-ка я, пожалуй, джину и возьму с собой бутыль на всякий случай. Не можем же мы заставлять Уилларда платить за все, что выпьют и съедят двенадцать человек.
- Может, не двенадцать, а десять.
- Пусть десять. Какая разница? По полтора, а то и по два доллара нужно платить при входе, что уже двадцать без лимонада, сельтерской и сэндвичей. А знаешь, сколько дерут в "Дилижансе" за обычный сэндвич с курятиной? Целый доллар. Если Уилларду все это дело обойдется в сорок долларов, не считая спиртного, ему, можно сказать, повезло. Нет, приготовлю-ка я джин. Хотя обожди, босс подарил мне целую кварту хлебной водки. Я хотел было припрятать ее, но может, взять ее с собой?
- Обойдемся и джином. У тебя получается отличный джин, все говорят.
- Я знаю, но джин - это джин. Могу я раз в жизни быть честным и взять с собой водку? Глядишь, и другие чего-нибудь принесут, тогда выпьем не всю бутыль.
- Ты только, пожалуйста, не пей много, если собираешься вести машину, сказала Ирма.
- Не беспокойся. На здешних дорогах не страшно, я их знаю. Я разолью водку в бутылки поменьше и, когда подъедем к "Дилижансу", одну из них оставлю в пальто. Тогда все решат, что у меня всего лишь небольшая бутылка, и будут поосмотрительнее. Но мне кажется, все, если они хоть чего-то соображают, притащат с собой.
- Наверное, - согласилась она. - Пойду-ка я наверх стелить постели. Надо посмотреть, не погладить ли брюки от твоего смокинга.
- Правильно. А обязательно его надевать?
- Ладно, ладно, не прикидывайся. Ты в нем хорошо выглядишь, и тебе это известно. Ты любишь его надевать, не притворяйся.
- Да я и не отказываюсь, - сказал он. - Я просто о тебе забочусь. Ты же будешь ревновать, когда другие женщины увидят меня в смокинге и начнут зазывать на веранду. Я просто не хочу испортить тебе вечер, вот и все.
- Глупости, - возмутилась Ирма.
- Боишься сказать, что думаешь на самом деле?
- Не твое дело, мистер похабник. - И она ушла.
"Что за женщина!" - подумал он и снова принялся за газету. На рождество Гувер примет корреспондентов...
III
Было около двух часов ночи, когда Аль Греко появился в дверях ресторана "Аполлон". "Аполлон", собственно, был и ресторан и гостиница. Гостиница эта существовала почти сто лет, но семья пенсильванских немцев, которые владели рестораном до того, как его купил Джордж Папас, гостиницей не занималась, и она была закрыта. Когда же Джордж Папас, который по приезде в Гиббсвилл еще ходил в белых греческих юбках, начал зарабатывать на ресторане деньги, кто-то поведал ему, что почти столетие в этом же здании была и гостиница, и Джордж, потратив уйму денег, снова ее открыл. Номера там были маленькие и выглядели несгораемыми благодаря железным кроватям и прочей мебели, но отличались чистотой и стоили недорого, а поэтому "Аполлон" пользовался большим успехом у заезжих коммивояжеров, которые существуют за счет мелкого надувательства. Им большой "Джон Гибб-отель" был не по карману.
Аль Греко принадлежал к тем немногим, кто постоянно жил в "Аполлоне". У него была там комната, за которую он ничего не платил. Между Эдом Чарни и Джорджем Папасом существовала некая договоренность, согласно которой деньги из рук в руки не переходили. Эд поселил Аля в "Аполлоне", чтобы он всегда был под рукой. Когда в город наведывались по своим делам пришлые гангстеры или друзья, они всегда искали Эда в "Аполлоне". И если его там не было, пусть будет там кто-то другой; этим другим обычно и был Аль Греко.
Шляпу Аль не снял, но свое темно-синее пальто нес на руке. Ресторан был пуст, только у мраморной стойки сидел и пил кофе Смитти, водитель такси и сводник с твердой таксой в один доллар пятьдесят центов, но Смитти постоянно торчал у стойки с чашкой кофе в руках. За прилавком, где обычно торговали сигарами, стоял сам Джордж Папас. Казалось, будто он сидит, но Аль-то знал, что Джордж стоит. Сложив на груди свои толстые руки, он опирался ими о прилавок, а вид у него был такой, словно он испытывает сильную боль. У Джорджа всегда был такой вид, будто час назад он объелся и сейчас страдает от несварения желудка. Однажды Аль видел, как Джордж кидал кости пятнадцать раз подряд, выиграл больше двенадцати тысяч долларов, а выглядел все равно так, будто жутко мучился от боли.
За стойкой стоял Кубок. Он, по-видимому, в эту ночь остался единственным официантом на весь ресторан. Кубку было лет двадцать, может, меньше. Небольшого роста, с дурным цветом лица и отвратительным запахом изо рта, он получил свое прозвище из-за больших, в треть головы, ушей, к тому же оттопыренных, которые служили предметом постоянных шуток. Предметом шуток служило и отсутствие у Кубка интереса к женщинам, но однажды его затащили в "Каплю росы", заплатив за него, и, когда он спустился вниз, Мими сказала: "Знаете что, умники? Этот парень стоит всех вас. Он единственный настоящий мужчина среди всей вашей братии. Что скажете, а?" И Кубок слушал ее слова с удовольствием, его маленькие глазки блестели и зло щурились. С тех пор никто не смеялся над ним и над его пристрастием к одиночеству. Его по-прежнему называли Кубком, а также Бертой, но относились с известным уважением.
Аль не разговаривал с Джорджем Папасом. Они презирали друг друга. Джордж презирал Аля за то, что Аль был всего лишь рядовым членом шайки, а Аль - Джорджа за то, что Джордж совсем не принадлежал к ней. Они общались только за игрой в кости, где их беседа сводилась к замечаниям вроде: "Что, прокатился?" - и тому подобное. Аль повесил пальто на вешалку и обеими руками взялся за шляпу, чтобы не потревожить прическу.