— Вы советуете мне одиночество?
— Нет! Но в любви не бывает равенства, в паре кто-то любит больше, кто-то меньше. Либо любите вы, либо вас.
— Так можно жить?
— Да, когда мужчина больше любит. А вот когда женщина любит больше, вся жизнь в слезах будет.
Анжелика смотрела на силуэт Людовика XIV. Король в окружении господ Лево и Ленотра осматривал берег большого канала. Словно почувствовав ее взгляд, он повернул голову и нашел ее глазами. Она опустила ресницы, а когда взглянула вновь, король уже был занят разговором.
— Зачем это все королю?
Маркиза де Севинье улыбнулась и прикоснулась рукой к ее руке.
— Как зачем? Для счастья.
Они помолчали, пользуясь остановкой в прогулке короля, чтобы отдохнуть.
— Дорогая Анжелика, не сердитесь на меня, вы знаете, как я вас ценю. Мне кажется сейчас вы сами придумываете или создаете себе неприятности, чтобы их героически преодолевать, или просто не верите, что можете быть счастливы и ждете в душе, что благополучие ваше прервется в любой момент самым ужасным образом. Люди часто проходят мимо своего счастья, хотя оно совсем близко.
— Моя жизнь так просто не решается, — вздохнула Анжелика. — Иногда я и сама так думаю. Я думаю о любви. Но не хватает чего-то важного, когда любовь вырывается из сердца, превращается в нечто осязаемое, более материальное. Не хватает вещественных доказательств.
— Ну что ж, как говорила моя кормилица, если вы решили завести ребенка, нельзя ограничиваться одним похлопыванием по заднице. Не в духе возвышенных сочинений, но по существу.
Маркиза де Севинье хотела что-то добавить, но их внимание привлек женский громкий голос, после чего мимо промчалась его обладательница герцогиня де Монпансье. В противоположную сторону направлялся не менее разгневанный Пегилен де Лозен. Видимо, они опять рассорились.
— Вы знаете, есть такие люди, попадут впросак, причем по собственной вине, а потом стремятся ошеломить визави еще большими выкрутасами, чтобы заставить забыть свой промах, — подвела итог увиденного маркиза де Севинье.
— Например?
— Ошеломить грубостью, дерзостью или разжалобить слезами. Путей много.
Анжелика задумалась о словах приятельницы. Ее волновал не Пегилен, а собственное положение. В глубине души ей было неловко вспоминать свою истерику в Трианоне, хоть она и понимала что поступила единственно возможно для себя. После этого, чтобы остаться для короля по прежнему сильной, недоступной женщиной, руководствующейся аргументами высшего порядка, надо было что-то невероятное. И у нее вырвалось имя первого мужа, она заговорила с королем как с равным, даже как обвинитель. Но он сумел ответить, не уронив себя. Сейчас она была благодарна ему за честность, за то, что он ничего из себя не изображал, ни за чем не прятался, ни взывал к жалости, не угрожал. К ней снова вернулось ее уважение к нему. И ей стало неловко перед ним опять, ведь она судила поспешно, приписывая ему низменные замыслы. Чтобы он забыл обо всем этом надо было бы вытворить что-то выходящее вон, что-то невозможное, невероятное. Побег, бунт, дерзости в лицо... Да, такого бы он не забыл и она осталась бы в его памяти недостижимым миражом. Она бы почувствовала себя сильной. Но что дальше с этим делать?
"Ну да, я добилась бы того, что король относился бы ко мне так, как ни к одной женщине на свете, но это он, а что нужно мне самой? Ведь я не хочу быть сильной, я хочу быть счастливой. Неужели единственная победа в любви для женщины это бегство?"
К ним неожиданно подкрался герцог де Вивонн.
— Внимание, дамы! Работает средневековое правило: если у меня в отношении вас есть подозрение, значит вы ведьма! Так было, есть и будет во Франции, в Испании, в Риме, в Англии, в немецких княжествах. Бьюсь об заклад, вы рассуждаете о политике! В церкви помолились, любовников обсудили и взялись за политические интриги?
Анжелика и ее собеседница рассмеялись.
— Да, вы угадали, теперь можно и большой политике время уделить!
Привлеченные смехом, к ним подошли и другие придворные.