– В кои-то веки канон пригодился, а?
Звезды заслонила черная фигура, и даже глаза в ней переливались черным блеском, и на фоне Свидетеля ночь из черной превратилась в просто темно-темно синюю.
– Звездное небо над головой, и звездная девушка под боком. А с нравственным законом пускай трахаются философы. Сидел бы на жопе ровно, правильно твоя девушка говорит.
Киришима двинулась встать – и я не отпустил ее только из противоречия. Лишиться… Всего того, о чем и я сейчас подумал – только чтобы шло "не по канону", только чтобы соригинальничать? Назло папе яйца отморожу, вот как это называется.
Свидетель не ухмыльнулся, не фыркнул – тоже в небо поглядел, и тоже, кажется, с тоской, проворчал:
– А я тебе говорил! Там, на атолле, перед боем, вспомни… Ты же создаешь свой Канон, и чем ближе к канону – тем слабее вероятность твоего собственного существования. Помнишь, как Марти Макфлай в кино прямо на сцене истончался и пропадал? Так и ты. Чем точнее ты создашь канон, чем подробнее обрисуешь, чем больше вырастишь веток – тем больше окажешься ими же связан, и тем меньше в нем останется места для новых ростков.
За спиной раздался голосок Дзуйкаку:
– Да, поняла твою проблему. Мне бы тоже не понравилось, когда вмешиваются в момент… В момент…
– Я пока не планировала никаких… Моментов, – проворчала Киришима. – Но ход ваших мыслей…
– Подумаю, что тут можно сделать. Посоветуюсь с сестрой, – Дзуйкаку вздохнула. – Но тоже, не мгновенно, ладно?
Свидетель, нисколько не смущаясь, что его обсуждают вчуже, показал пальцами ножницы:
– Помнишь, у Экзюпери? Каждое утро Маленький Принц чистил вулканы, чтобы ровно горели? А тебе пора стричь Уробороса, возвращаться к тому, с чего все началось.
Все началось в Севастополе, почти четверть века назад. Хотя говорить о точном времени в окрестностях темпоральной фуги… Нет, говорить можно. Это печатать нельзя. А говорить – что же, пожалуйста. И вы говорите.
Вот Севастополь, горько-синяя Северная бухта. Солнце яркое, вода чистого цвета, с горки видно здорово. И домики белые, желтые, серые – сланец под разным светом даже розовым играет на срезе, как посмотреть. Крыши черепичные красные, толевые черные, серебристые шиферные. И зелень южная, крымская, изо всех щелей, иже несть ни письма, ни числа.
Вот набережная, вот училище военно-морское, знаменитая "Голландия", а вот в бухте линкор "Новороссийск", он же "Джулио Чезаре". Дремлет линкор Тумана, что ему легкий ветерок середины лета, что ему пыль с полуострова. Для корабля северный ветер – добрая память, кораблю снится трамонтана.
Линкор уже не несет матерного флага «веди». По своду Черноморского Флота – «Ваш курс ведет к опасности». А по-простому: «отгребись!» Несет линкор флаги расцвечивания, то есть все комплекты, с цифрами, повторительными и запасными, поднятые на всех возможных фалах.
Вот и аватара линкора, Юлия Зацаренная, с экскурсией, перед входом на узенький пешеходный мостик. Мостик железный, топорщится грубой клепкой, и видно вблизи, что сделано все наспех, края листов не шлифованы, и даже грубым напильником, драчевым, прошлись только по перилам. А так-то даже оплавленные края автогенного реза не везде зачищали, молотком отбили, чуть-чуть сравняли для прилегания только.
Самая чистая, ровная и шлифованная деталь моста – мемориальная табличка. "Делал Вениамин Павлов Смоленцев лета 1918 от Р.Х." Отчество по-старорежимному прописано: Вениамин, Павлов сын. Вениамин Павлович – это если батюшка-царь восхочет наградить, а казна ушла на девок, а именьица все бояре растащили. Ну, или сидит царь в Ливадии, и всего его царства-государства земли – что на подошвах с прогулки принесено… А уважить человека, тем не менее, нужно.
Тогда зовет царь верного дьяка своего и диктует ему: "Вениамина Павлова сына Смоленцева, в знак великого его мостового строения хитрости, иже турского пашу в изумление приведе, отныне писать с вичем". То есть, с отчеством.
Но что там края рваные, что там табличка! Триста метров арка, бухту перекрывает, на полсотни метров возносится в небо, тот же линкор с мачтами пройдет, не кланяясь. Пару лет назад раскошелился город на новомодное колесо обозрения, так его веселые пластиковые кабинки плывут на десять метров ниже.
Стоит мост, как в поэме: "весомо, грубо, зримо". Толпятся перед мостом гуляки да экскурсанты, чешут затылки, смотрят на красивенькую аватару. Светлые волосы, светлое лицо, белый костюм, белые туфельки… Юлия одевается привычно в белое, вот и сияет лучом полуденного солнца на фоне моста грубого, в пятнах ржавчины, страшного.