Зато, с каким облегчением я вздохнула, когда шаги стихли! И, разумеется, уже мгновением спустя, снова начала корить себя, за то, что упустила возможность заявить свои требования или протесты. Даже больше, вскоре после того, как я перестала слышать шаги, я поднялась на колени! Я должна рассердиться! Я должна стучать в дверь! Я должна кричать! Я должна привлечь к себе внимание! Я должна настаивать на том, чтобы ко мне кто-нибудь подошел! Я должна потребовать, чтобы меня освободили! Я должна бесноваться и угрожать! Я должна попытаться смутить своих тюремщиков, запугать, заставить считаться с моими желаниями! Если придется, я должна требовать соблюдения законности!
Впрочем, у меня не было ни малейшей возможности постучать в дверь. Я даже дотянуться до нее не могла. Я была прикована цепью так, что сделать это было попросту невозможно. И я нисколько не сомневалась, что это было не случайно.
Я попыталась подняться на ноги, но выпрямиться не получилось, стоять пришлось, согнувшись в поясе. Цепь на моей шее не позволяла мне встать вертикально. Впрочем, не только цепь. Стоило мне поднять руку, как она коснулось потолка. До этого, я понятия не имела, что потолок здесь был настолько низок. Ничего не оставалось, кроме как снова лечь на солому. Я был испугана и встревожена. То место, в котором я очнулась, оказалось даже не клеткой или камерой, а скорее какой-то конурой.
Мое настроение, как и моя готовность негодовать, решимость протестовать и немедленно требовать справедливости, демонстрировать воинственность быстро упали до нуля. Мир вокруг меня погрузился в тишину, лишь изредка прерываемую тихими металлическими звуками издаваемыми цепью. Эта тишина очень располагала к обдумыванию сложившейся ситуации. Я пыталась наложить на нее весь свой прежний опыт, все полученные за прежнюю жизнь знания. Разумеется, вскоре я пришла, к логичному выводу, что ничего из этого, вероятно, не будет особо релевантным или полезным в моем текущем печальном положении, или, что более вероятно, состоянии. По меньшей мере, будет выглядеть глупо и даже смешно, когда позу воинственности принимает тот, у кого цепь на шее, и он не может даже встать и выпрямиться. Скорее, в такой ситуации, да еще и с учетом кандалов на руках и ногах, любые мои просьбы и требования покажутся абсурдными. Можно не сомневаться, что решения относительно меня уже кем-то приняты, и более того, уже начали приводиться в исполнение. Если и было время, когда подобные угрозы и протесты могли бы возыметь какой-нибудь положительный эффект, то оно, скорее всего, осталось в прошлом. И кстати, я почему-то не сомневалась, что я была не единственной, кто оказался в этом месте. Цепи, кольцо, углубления в полу, очевидно маленькое и тесное место моего заключения, непонятность того, как я здесь вообще очутилась, наталкивало на мысль о том, что таких как я, здесь может оказаться немало. Так что пусть уж они, подумала я, если желают, принимают позу оскорбленной невинности и устраивают бесплодные протесты. Лично я, учитывая мой характер, мало того, что я не видела в них смысла, но также и небезосновательно опасалась, что такие действия не могут быть встречены благоприятно, разве что, возможно, очень кратковременно, в самом начале, как повод для развлечения. Кроме того, я задумалась над природой законности. Люди в своей наивности, зачастую склонны думать с точки зрения той законности, с которой они сами знакомы, и которую они, так или иначе, считают единственно возможной. Нетрудно понять, насколько ошибочно это представление. Ведь никто не отрицает того, что у всех цивилизаций и культур, были и есть свои обычаи и своя законность. А если эти культуры так отличаются одна от другой, то почему законы в них должны быть одинаковыми? В действительности, те законы, с которыми я сама была знакома, во многом противостояли и противоречили природе, что, на мой взгляд, уже было своего рода отклонением от законности. По крайней мере, они, эти законы, были нехарактерны для большинства культур и исторически нетипичны. Нет, безусловно, если намерение состоит в том, чтобы противоречить природе, а не исполнять ее законы, то в этом был смысл. Таким образом, то, что их результатом были страдания людей и социальный хаос, со всеми сопутствующими этому бедствиями, уже можно считать вовсе не случайностью, а скорее предсказуемым последствием этих законов, превосходно справившихся с поставленными задачами. Но ведь не все законы нужны для подобных целей. То, что я лежала в темноте и в цепях, и рассуждала над действительностью и непритязательностью того затруднения, в котором я оказалась, и очевидно практичные и рутинные аспекты, лишавшие меня свободы и делавшие совершенно беспомощной, заставляло меня подозревать, что моя текущая ситуация, вероятно, ни в чем не будет нарушать законность. Скорее, это подталкивало к мысли, что это было в полностью осознанном согласии с ней. Кроме того, я подозревала, что теперь, или уже вскоре, я буду просто опутана законностью, вот только эта законность, скорее всего, может оказаться, совершенно отличающейся от всех знакомых мне законов. Что-то подсказывало мне, что данная законность, будет основана не на политике, а на биологии.