Гизи Шоош была растрогана, на глаза у нее навернулись слезы. Она не знала, что и ответить. Еще несколько минут назад ее взгляд случайно упал на Саларди. Ласло брел между деревьями, худой, в потрепанной одежонке. И был он какой-то грустный… Сердце ее больно сжалось. Ей было жалко Ласло. Она смотрела на него с чувством дружбы, уважения и жалости. И всегда она именно так к нему относилась, всегда!.. Но сейчас — у нее совсем иное к этому ясноглазому «чепельскому работяге», — может, и не «работяге», какая разница!.. Сердце ее бешено колотилось, она чуть не задыхалась от волнения. Шоош глубоко вздохнула. Вздохнул и Шимор. Он словно задумался о чем-то важном. Потом снова откинулся навзничь и само собой разумеющимся движением уронил голову в колени Шоош. Она, словно протестуя, — просто приличия ради! — шевельнулась, но Шимор только взглянул на нее с милой, лукавой улыбкой.
— Вы же сами обещали: «Для чепельского работяги — все!»
И она по-матерински нежно запустила пальцы в его тонкие, густые, смоляные волосы и воскликнула:
— Ох, вы!.. — и, хихикнув, добавила: — Полезно волосяным луковицам, говорите?
Так они остались сидеть. Оба молчали.
— Какой вы замечательней человек! — промолвила наконец Гизи Шоош. — И, я думаю, хватит вам уже искупать свою вину… Зачем же все преувеличивать? А нам сейчас очень нужны такие люди, как вы. И работы у нас хоть отбавляй… Конечно, район наш небольшой, парторганизация слабенькая. Не то что у вас там, на Чепеле, но именно потому и нужно нам…
А Поллак и Жужа, словно в забытьи, все мерили и перемеривали взад и вперед кусочек аллеи в пятьдесят метров.
— Значит, для большевика, — допытывалсь Жужа, — понятия «любовь» или там «ухаживание» попросту не существуют?
— Вот именно: не существуют! — подтвердил Поллак. — И не только потому, что любовь — гнилой и грязный пережиток классового общества. У большевика попросту нет на нее ни лишнего времени, ни энергии. Кроме того, нужно ясно и научно понимать существо вопроса: есть, скажем, половое влечение. Стремление удовлетворить это влечение вполне естественно, важно лишь, чтобы человек нашел вполне подходящего для этого партнера — подходящего не только с биологической, но и идеологической точки зрения. Вот тогда и наступит полное сближение двух людей!
Сближение! Наконец-то Жужа получила так нужное ей слово. Нет, не любовь она чувствует к Поллаку! Ее чувства не имеют ничего общего с пережиточными буржуазными надстройками. Они — нечто совсем другое. Сближение, да, именно оно на биологической и идеологической основе! Только сейчас она поняла, какими непростительными, позорными пятнами были ее первая любовь, обручение, насколько необдуманно детской была ее длившаяся всего несколько месяцев первая и единственная связь… Жужа по натуре была энтузиастка. Слово «большевик» означало для Жужи нечто удивительное, идеальное.
И она с безграничным энтузиазмом думала всегда о партии, о ее вождях. Человек буржуазного мировоззрения никогда не смог бы понять ее. В лучшем случае сказал бы: влюблена в партию и ее вождей. Характерно, что Мадач[64] так и показывает охваченную революционным порывом женщину: она хочет провести ночь с Дантоном. И Жужа понимала героиню Мадача и как бы признавала ее своей прародительницей — эту француженку во фригийском колпаке. Жужа могла прийти в экстаз, аплодируя и восторженно крича на каком-нибудь митинге оратору-коммунисту. В эти минуты не чувствовала ни боли в ладонях, ни сухости в горле и лишь потом сама дивилась: почему даже от шепота будто наждаком по горлу дерет… И все же ее «биологическим и идеологическим партнером» мог стать один только Поллак. Девушка из буржуазных кругов никогда не подметила бы ничего прекрасного в Поллаке. Ей он, вероятно, показался бы уродливым, потным, грязным, небритым. Что ей, буржуйке, до того, что он плотью и кровью — большевик. Буржуйке нужна «любовь», «ухаживания». А вот Жуже ничего этого не нужно — только «сближение»… Лайош Поллак — великий человек, великий революционер… И мир еще услышит его имя!
64
Мадач Имре (1823–1864) — венгерский поэт, автор философской стихотворной драмы «Трагедия человека».