— Я Бабрук! — сказал самый старший из пришельцев и выступил вперед. Он был низкоросл, с квадратными плечами и короткой бычьей шеей, переходящей в поросшую жестким волосом круглую, как шар, голову. — Имею предписание нивелировать планету. На сборы даю шесть часов!
— Но почему?.. Вы не имеете права! По галактическому закону никто не может нивелировать планету, если на ее орбите находится человек!
— Поэтому тебе дается шесть часов!
Бабрук улыбнулся. Свиппер узнал эту улыбку. Так улыбались они все — коротко, одними губами, будто лишь признавая факт твоего существования.
— Но неужели вы не понимаете, что это не просто планета! Это Земля — колыбель нашей цивилизации!
— Убирайся! Мы устали, нам надо немного отдохнуть. Планета мертва. По второму принципу рациональности в целях безопасности человека все, что его окружает, должно быть максимально однообразно. Мы тряхнем планету изнутри, и она обретет стандартный вид. Мы работаем для людей, ради выживания популяции, и никому не позволим нам мешать!
— Но кому нужна…
— Хватит! В твоем распоряжении шесть часов!
Они повернулись, пошли к выходу. Он побежал за ними, закричал:
— Нет! Нет! Нет!
Они не обернулись.
Какое-то время он стоял у экрана и тупо смотрел на громаду черного корабля. Джек сидел рядом, поскуливал, то и дело поднимая голову и глядя в лицо хозяина.
— Нет! — Свиппер набычился, на его шее проступили тяги жил.
Когда через шесть часов отдохнувший Бабрук взглянул на станцию, он сразу же заметил, что очертания ее изменились. На фоне черного пространства над командным отсеком выросли два минарета. Нечто подобное Бабрук уже видел то ли на картинах, то ли в старых фильмах. Однако стоило кораблю изменить положение, и минареты шевельнулись и уперлись своими острыми носами в его черное подбрюшье. Капитан дистроеров почесал озадаченно голову — и вспомнил, где видел эти странные предметы: в курсе древней истории цивилизации была картинка, иллюстрирующая оружие людей, заменившее первобытные дубинки. Капитан не был прилежным студентом и не помнил подробностей, но хорошо понимал, что шутки с этими штуковинами плохи. Какое-то время он напряженно думал, потом корабль развернулся и медленно, как бы нехотя, стартовал в открытый космос.
— А я даже не знал, заряжены ли они, — смеялся Свиппер, рассказывая эту историю Максу. — Понимаешь, не было времени проверить. Я наткнулся на ракеты, когда шел к тому городу… — Он замолчал, улыбнулся. — И все-таки в этом что-то есть! Ты только вслушайся — Наша Дама из Парижа!.. Музыка, правда?
— А может, ты просто влюбился, а? Это бывает иногда. В конце концов все мы человеки, порой хочется хоть какого-то счастья.
— Нет, не то! Не то, Макс, не о том! Конечно, я влюбился, конечно, я думаю о ней, воображаю ее, но это нечто большее, чем любовь к человеку. Мне кажется, я прошел уже ту точку на кривой своей жизни, когда мог бы быть счастлив или несчастлив. Как тебе объяснить?.. Это в другом измерении. Мне нужен мой мир, мой собственный мир! Знаешь, какая у меня мечта? Выйти однажды из собора, взглянуть на небо, а там только звезды! Понимаешь, чтобы все как тогда, когда на Земле еще жили люди… Ты только не смейся, но я уже начал чистить от мусора орбиту! И площадь перед собором, и внутри… Однажды мы с тобой вместе войдем под его своды, и я покажу тебе мое открытие. Мы снимем скафандры и молча постоим, просто молча постоим и посмотрим на это чудо! А пока надо чистить, надо каждый день чистить мир… — Он посмотрел на Макса, улыбнулся, спросил: — Слушай, я все думаю, почему человеку приятнее знать, что Вселенная расширяется? Значит, ему не все равно, значит, есть еще надежда…
Его нашел Макс.
На обратном пути он заскочил повидаться на орбиту, но станция была пуста. Бывает пустота присутствия — человек вышел, но вот-вот вернется; на станции пустота была другой. Макс почувствовал это сразу. Джек был еще жив, поэтому сработал индикатор живого. Он пересек расчищенную от завалов площадь, вошел под гулкие своды собора и, обогнув возвышение алтаря, увидел их обоих. В сером свете сумрачного дня Свиппер лежал, уткнувшись головой в крохотный клочок земли. Прозрачный экран шлема был поднят, и открытые глаза смотрели прямо перед собой на несколько слабых зеленых травинок.