Жаркая августовская ночь, почти не дающая прохлады. Оглушительно трещат цикады, где-то вдалеке кричит какая-то ночная птица… А может, лягушка — не разбираюсь я в них. И на все это с непостижимо высокого неба с интересом, будто зрители в театре, поглядывают далекие звезды. И сейчас, когда подсвеченная солнцем атмосфера не мешает смотреть на них, кажется, что между тобой и этими звездами ничего нет, и ты даже чувствуешь взгляд какого-то там альдебаранца, который в этот момент так же сидит на своем Альдебаране и тоже пялится в небо.
Пялится в небо и видит этот одинокий потрескивающий сухими ветками кустов крохотный костерочек, зажженный не столько для тепла или приготовления еды, сколько для уюта и чтобы не оставаться один на один с ночной Тьмой под пристальными взглядами этих звезд.
У костерка сидят двое…
— Вишь ты, — многозначительно шепчет чей-то голос. — Видал чего, у шамана-то нашего раны на том же плече, что и у тигра!
— И не буду я на тигра этого лишний раз глядеть. Ну его на хуй! — шепчут в ответ, добавив в конце новомодную, разработанную лично мной формулу магического отворота.
— А чего?
— А того, олух. Пошел наш шаман на мертвяка охотиться, а убил тигра. Да видать, не простого, раз тот смог его поранить…
— Так ыть аиотеек-та…
— Во-во, ты и подумай. Аиотеек-то живой, его шаман не убил, а даже перевязал зачем-то. А рядом тигр мертвый лежит. Вот и соображай сам, стоит ли лишний раз на того тигра глядеть!
— Ну его на хуй! Ну его на хуй! Ну его на хуй!
...Долгая пауза, озвученная воем местного аналога шакала да постреливанием хвороста в костре…
— Так ты думаешь, что это… — не выдерживает первый голос. Но второй его грубо прервывает.
— Ох и дурень же ты, Тов’хай. Вроде ведь солидный воин и муж смышленый — на Совете тебя как седого старца слушают. А будто дите малое, простейших вещей не понимаешь и нос свой куда не след суешь. Будто не знаешь, что про такие вещи ни говорить, ни даже думать не надо. А то притянешь к себе всякого…
...Опять долгая пауза…
— А вот что ты насчет мертвяка думаешь? — опять не выдерживает Тов’хай. Парень он, несмотря на немалый жизненный опыт, еще молодой, мистикой вдоволь не переболел и сдерживать любопытства не научился. — Некоторые говорят, что он оттого появился, что сразу скальп с него не сняли. Пролежал всю ночь на песке, встал и пошел. Потому как скальп надо сразу снимать, а иначе вон оно чего получается!
— А чего тогда он один встал? — задает резонный вопрос неизменный напарник Тов’хая Нит’као. Чувствуется, сколько ни боролся он сам с собственным желанием почесать язык на запретные темы, но уж больно заразным оказался этот вопрос и «чесотка» перекинулась и на него. — Не, так понимаю я, все тут просто. Видать, не простой это аиотеек был, раз наш шаман посреди боя его дразнить начал да на бой вызывать.
— Так ведь это я его с Вик’ту копьями-то того…
— Вот-вот! Полезли, куда не след, вот и «того»! Кабы шаман его сам убил, как хотел, уж небось бы не ожил. А вы, дурачье молодое, сунулись, ан убить-то насовсем и не смогли.
— Так я думал что он шамана-то того… Вот и…
— Торопыга ты еще, Тов’хай. Трое детей у тебя, а сам еще чисто дите малое. Будто ты нашего Дебила не знаешь? Он же вечно всегда слабеньким да бестолковым прикидывается, а сам… Ни ты, ни даже я в стольких битвах не участвовали, сколько он прошел. И с воинами, и с демонами, и с чудовищами разными дрался и всех побеждал. Просто рассказывать об этом не любит.
— Ну дык а чего же это он ТАК? Коли ты про себя говорить не будешь, подвигами хвастаясь, как люди о том узнают? За что уважать будут?
— Не знаю, — вздыхает Нит’као. — Видать, большая в этом есть мудрость и сила. Нам не понять. Однако сам подумай. И имя у него… будто насмешка какая. И сам на вид, будто прибрежник недокормленный. Иной раз такую нелепость сделает или скажет, что и дите малое постыдилось бы. А про большие свои дела помалкивает, будто что неприличное сделал.
А видать потому все это, что знает, что про некоторые вещи лучше промолчать. А то притянешь к себе всякого…
— Чего всякого?
— А того. Он же за Кромку почитай как ты по нужде ходит. У него, небось, Там у костров предков уже давно собственный чум поставлен, недаром бабы говорят, что он туда специально свою первую жену отправил. А знаешь, как туда дорога непроста?
— Ну… В моем старом племени шаман тоже ходил… Я, правда тогда совсем мальчишкой был, мало что помню.
— Вот то-то и оно. Я-то постарше тебя буду. Знаю, как это непросто. Наш-то шаман тоже ходил, а потом два-три дня будто лист трясся и внятного слова сказать не мог. А Дебил по нескольку раз в день, бывает, шастает.