Нагиб испугался, когда старик остановил повозку громким и протяжным криком «Э-э-эйя!». Служащий почтового пароходства в тюрбане, с повязкой на глазу помог разгрузить ящики и сообщил:
— Отплытие парохода задержится до поздней ночи, куда нужно доставить груз?
— В Каир, — ответил Нагиб, указав на надпись на одном из ящиков.
Служащий разрешил грузить их на борт.
— До десяти пароход точно не отправится, — сказал он и, подмигнув здоровым глазом, добавил: — На шариа Амир эль-Гоуш есть девочки по пять пиастров.
Отдав служащему бакшиш, Нагиб попрощался с твердым намерением больше не возвращаться сегодня к погрузке и затерялся в сутолоке асуанского базара. Вокруг него царило деловое оживление. Торговцы с юга — дерзкие сыны пустыни — пытались договориться с местными продавцами, выменивая фрукты, шкуры и искусно сотканные ковры на пищу и одежду. Пронзительные крики домашних птиц, выставленных в клетках, сливались с голосами уличных торговцев, которые со своими медными подносами с выпечкой и напитками всевозможных цветов лавировали в толпе. Здесь можно было купить галабии ярких цветов, мешки из грубой хлопчатобумажной ткани, галантерею из разноцветного стекла, еду и дешевые духи, распространявшие разнообразные ароматы. И среди всего этого — вяленая рыба, мясо с кровью, кипящие котлы с дьявольски острыми овощами, которые продавали маленькими порциями.
Это был праздник, от которого рябило в глазах и который мог измучить своими ароматами любого человека, даже с самым притупленным обонянием. Но Нагиб все не мог успокоиться. В каждом торговце, каждом чужаке он видел шпиона, предателя или соглядатая, преследовавшего его в толпе. Вскоре состояние молодого человека стало приближаться к сумасшествию.
Нагиб не решался остановиться, он бежал по улицам, над которыми для защиты от солнца были натянуты распоротые по шву мешки, словно за ним гнались фурии. Он не мог мыслить здраво, словно под влиянием какого-то парализующего наркотика, который вызывал в душе хаос и неуверенность, полностью был лишен силы воли. Нагиба несло, как бумажный кораблик на ветру, он отдался на милость событиям, не осознавая своего положения. Измотанный и разбитый, он в отчаянии опустился на стул в уличном кафе и, влив в себя несколько рюмок анисовой водки и почти столько же чашек черного варева, погрузился в забытье, которое заставило его отрешиться от происходящего вокруг.
В унынии Нагиб даже не заметил, как наступил вечер и золотые огни превратили базар в зеркальную комнату из «Тысячи и одной ночи». В сознание Нагиба не проникали даже чувственные мелодии уличных музыкантов, которые ходили от дома к дому, от кафе к кафе. И он точно заснул бы, если бы вдруг не почувствовал на плече чью-то руку.
Это прикосновение подействовало на Нагиба как удар плетью. Он решил, что его свободе настал конец. О бегстве нечего было и думать. Он еле-еле поднялся со стула. Только когда незнакомец заговорил с ним, Нагиб узнал одноглазого.
— Если хочешь успеть на пароход, — сказал тот, — тебе следует поторопиться.
О Аллах, всемилостивейший и всемогущий, он сам нагнал на себя столько страху, что уже не способен был отличить реальность от миража. В тот момент Нагиб не мог точно сказать, то ли ему привиделось это, то ли к нему действительно подошел одноглазый.
Но все происходило на самом деле: Нагиб прогуливался с этим мужчиной, отвечал, особо не задумываясь, и слушал слова незнакомца, не осознавая их смысла.
На корабле, который до отказа был забит людьми, одноглазый взял плату за проезд и провоз груза, и Нагиб отдался в руки судьбы. Немногие каюты были заняты, да и в них просто невозможно было находиться из-за жары, поэтому Нагиб разместился на носу, куда поставили его груз. К тому же здесь чувствовалось дыхание прохладного встречного ветра, который приносил хоть немного облегчения.
Нагиб лежал на двух своих ящиках и, скрестив руки на груди, смотрел в ночное небо, усыпанное звездами. С главной палубы до него доносился громкий разговор, то и дело заглушаемый шумом волн, которые, ударяясь о борт корабля, сбивались с ритма из-за противоположного хода гигантских гребных колес.
Страх, который сковывал его несколько часов назад, постепенно отступил, и его сменили равнодушие и даже убежденность в том, что теперь можно чувствовать себя увереннее.
Нагиб надеялся, что Омар присоединится к нему в Луксоре, он уже тысячу раз проклял себя за то, что отправил его по другому делу. Если Омар хотел прибыть в Каир к назначенному сроку, ему непременно нужно было сесть на этот корабль. Но Омар так и не появился. Поэтому Нагиб продолжил путешествие один. Вместе со своим таинственным багажом. Вниз по реке плавание длилось два с половиной дня, но только ночью выдавалось время, чтобы погрузиться в размышления. И чем больше Нагиб думал о заказчике и его странных методах ведения дел, тем яснее становилась ему вся низость и подлость Али ибн аль-Хусейна. Был он членом «Тадамана» или нет, любил он Египет или нет, но этот человек поступил гнусно, воспользовавшись ситуацией, в которой они оказались. Сам не желая попасть впросак, он подверг их опасности. Если все пройдет по плану, торговец получит товар целым и невредимым и заплатит лишь чаевые. Если же все закончится худо, то Хусейн так и останется безымянным торговцем пряностями с неизвестным адресом.