— Прежде всего, никоим образом не оскорблять, — пугающим шепотом ответил Тармо. — Ни взглядом, ни словом, ни жестом. Принимать, как брата… Лучше, чем брата! Это тебе не холодный эстонец.
— У меня никогда не было брата, — удрученно вставила я.
— Южанин за один только взгляд способен тебя зарезать! — продолжал, не слушая меня, Тармо. — Размик, правда, уже несколько лет живет в Москве — впрочем, его картины куда охотнее покупают в Париже, чем в России, но это, думаю, скорее, заслуга Тиграна. У Тиграна обалденное чутье на любой бизнес. Не зря же я с ним дружил. Крутой парень — в полном смысле слова! Размика, его брата, я знаю меньше: художники, сама понимаешь, люди особенные. Приехал бы Тигран, я бы вообще не волновался. Этот мужик способен очаровать самого дьявола! Но эти живописцы, у них у всех душа такая нежная… Да разве мог я предположить, что твоя мама… откуда такое упрямство? Мои родители были высланы в Сибирь и до сих пор говорят, что выжили только благодаря одной русской бабе. А твоя семья при любой власти жила благополучно и… Откуда такая озлобленность? Армяне, если хочешь знать, страдали куда больше нашего…Турки устроили им кровавую баню, теперь вот это безумие с Карабахом. Такого человека надо на руках носить, лучшие куски ему предлагать, а они морщатся…
— Я вытерплю, — самоотверженно заявила я.
— “Вытерплю”! — передразнил Тармо. — Гостеприимство должно идти от чистого сердца. Я не позволю тут ломать комедию. По крайней мере матери моей невесты не позволю; каковы они, эти тещи, давно известно. Это только поначалу они такие ласковые, ну чистый мед, а потом то и дело воткнут шпильку… Но ты-то, Рийна, знаешь русских? Так вот — армянский темперамент — это, как три… нет, пять… нет, десять русских вместе взятых. Теперь тебе ясно?
Ничего мне не было ясно.
В нашем городке русских почти не было. В школьные годы я ездила с экскурсиями не дальше Таллинна; я вообще понятия не имела о том, что находится за пределами Эстонии. Эстония казалась мне огромной до бесконечности, я привыкла мерить все на свете здешней мерою. И коль скоро в нашем городке не было армян, то, с моей тогдашней точки зрения, им вообще не следовало быть на свете. По крайней мере, им нечего делать на моей свадьбе. Да еще в качестве шаферов!
Меня пугала, впрочем, не столько сомнительная личность пришельца, сколько невнятная предупредительная речь Тармо, не придававшая мне ни капельки уверенности. Мне, как мне самой казалось, такой неловкой и беспомощной, предстояло теперь найти подход к кровожадному шаферу. Тармо с тем же успехом мог бы потребовать, чтобы я вошла в клетку ко льву.
И какая разница, на каком языке говорит дикий гость: на армянском, на русском, да хоть на суахили! Пугало то, что Тармо требовал от меня постоянно улыбаться, быть приветливой и ласковой, так как армяне — не то, что мы, заторможенные северяне, которые безразличную мину считают особо утонченным проявлением корректности. Безразличие и безликость всегда были моим испытанным оружием. Выходит, мне придется отказаться от них? За один вечер научиться улыбаться? Я была способна улыбаться только самым близким людям, да и вообще телячьи нежности в нашей семье были не приняты. А теперь мой жених требует, чтобы я улыбалась и чуть ли не в лепешку расшибалась перед человеком, который, если с ним не так поздороваешься, вполне способен зарезать…
Я не спала всю ночь.
На следующий день Тармо отправился встречать шафера — то ли на вокзал, то ли в аэропорт, то ли еще куда; мне было все равно, куда именно прибывает этот гость издалека. Я боялась только нахмуренных бровей и угрожающего тона Тармо.
Армянину предстояло провести в Эстонии две недели до свадьбы, чтобы помочь своему названному брату подготовиться к торжеству, передать подарки от Тиграна и, в конце концов, ознакомиться с городком, где родился и вырос Тармо.
Я с ужасом думала, что в нашем городке достопримечательностей ровно столько, что осмотреть их можно за два часа, не то что за две недели. Мать решительно заявила, что общаться с каким-то там русскоязычным не собирается. Не важно, из Армении он или из Сибири. Эстонский народ, в конце концов, добился права на своей свободной земле навеки забыть этот мерзкий язык. Я была в шоке оттого, что матери, оказывается, было легче продать наш хутор, чем — на радость такого достойного парня, как Тармо — переброситься с шафером парой слов на русском языке. Отец пожимал плечами и повторял, что такого он не ожидал: шафер из-за границы — это да; но не из России же!
— Папа, — терпеливо внушала я ему. — Россия теперь тоже заграница. Ты же сам все время восхищался русским гостеприимством. Ты же у нас полиглот! Ну что тебе стоит улыбнуться ему разок — он ведь не у нас будет жить, а у Тармо…