Оказывается, это меня. Я не догадываюсь спросить, кто он, наш общий знакомый, безразлично беру трубку. И в полуобмороке сползаю на пол. Слышу голос Размика, его тревожные “алло” — и растягиваюсь в полный рост.
Хозяйка приносит нашатырный спирт, трет ваткой мой кровоточащий лоб: падая, я ушиблась о край столика.
Говорю, что это метрофобия. В Москве нынче считается очень изысканным страдать от метрофобии. Многие художники вообще не пользуются подземкой, не выносят нехватки воздуха, озлобления, написанного на лицах, грубой толкотни. Я голодна, не выспалась да еще и страдаю метрофобией — причин для обморока вполне достаточно. И все же мне кажется, что хозяйка глядит на меня чересчур подозрительно. Размик — честь и слава армянской общины, а я всего-навсего странная пришелица, которую поддерживают в основном ради давнего уважения к Эстонии, преуспевшей больше других бывших союзных республик.
Моя маленькая родина и сейчас окружает меня спасительным сиянием, хотя официально Эстонию положено считать “угасшей звездой”. Однако прекрасные воспоминания москвичей о давних прогулках по морскому побережью позволяют мне быть почетной гостьей. Надолго ли? Пока не угаснут последние воспоминания? И последние помнящие? Но к уважению примешиваются осторожность и подозрительность.
Разумеется, я очень скоро опровергаю все разговоры о том, какие эстонцы оголтелые националисты, как они ненавидят все русскоязычное. Мое присутствие здесь — лучшее доказательство. Мне верят, мне кивают, но какой-то смутный оттенок недоверия остается во взглядах. Каждый мой странный поступок подтверждает, что от эстонцев можно ожидать чего-то опасного, неуместного, предательского…
А обморок — явление, безусловно, необычное — объясняй его хоть метрофобией, хоть какой иной причиной. Хозяйка вновь появляется передо мной, со строгим и осуждающим видом. Или мне только кажется?
Из-за обморока я опоздала на таллиннский поезд, это воля судьбы. Я должна видеть Размика, слышать его голос. Я должна, я хочу… Лежу, прижимая к носу ватку с нашатырным спиртом, и строю планы встречи. По телефону? Нет, голоса Гаянэ я не вынесу. В мастерской? Нет, там может оказаться какая-нибудь натурщица. Обнаженная! Я этого не переживу. Ужасно, если я свалюсь в обморок к ногам какой-то голой тетки, которая, наверняка, еще и любовница Размика.
Размик перезвонил. Как мало нужно для того, чтобы почувствовать себя спокойной и счастливой!
— Почему ты бросила трубку? — сердито спрашивает он.
— Обыкновенный обрыв на линии, — энергично вру я.
Не могу же я признаться мужчине, что свалилась без чувств от звука его голоса.
— Ладно! — рубит Размик. — Я должен сегодня видеть тебя!
Как будто мы не расстались, поссорившись, несколько месяцев назад! Как будто нам не доводилось заниматься любовью только случайно, пару раз за всю жизнь! Как будто мы идеальная пара верных влюбленных!
— Дааа! — вскрикиваю я. А потом, оскорбленно: — Только у меня сегодня нет времени.
Правильнее было бы сказать, что у меня нет сил пережить еще одно потрясение. Я чувствую себя совсем слабой, как после тяжелой болезни. Каждое слово дается мне с напряжением, меня бросает то в жар, то в холод. Мне хочется успокоиться, уснуть, ни о чем не думать.
— Завтра я улетаю в Париж, перебираюсь насовсем, — частит он в трубку. — Будь человеком, я должен перед отъездом видеть тебя. Какое счастье, что ты оказалась в Москве. Я набрал этот номер, словно что-то мне подсказало… Я не надеялся… Это невероятно. Ты — здесь, именно на этом номере. Ты в состоянии, наконец, быть выше своей гордости и высокомерия?
Это у меня-то высокомерие?! У меня, которая, позабыв всякий стыд, умчалась со своей родины в столицу оккупантов, чтобы бродить здесь, как бездомная псина, — в надежде найти своего единственного “господина и повелителя”?! У меня, забывшей уроки бабушки и мамы, их слова, что любовница — всего лишь подстилка у ног мужчины?! У меня, которая ведет себя, словно зачарованная?! И это меня-то Размик считает гордой и высокомерной?!
К счастью (или к несчастью), я слишком вялая, чтобы переложить в слова весь этот поток сознания. Возможно, тогда бы нашей встречи не случилось, как не случилось бы еще многого.
— Я, я, я… почти больна, — лепечу я в трубку.
— Почти? — восклицает он. — Если ты только еще не мертва, жду тебя в восемь вечера на той самой скамейке, где мы встретились в прошлый раз. И, умоляю тебя, не играй больше с судьбой!
Разговор окончен.
Мой господин и повелитель высказал свою волю и поставил меня на место: выходит, я еще и с судьбой играю? Сам он женат на Гаянэ, нянчит своего младенца, прославляет крепкую армянскую семью — а я играю с судьбой?!