****
(15 августа)
Мустафа Озтюрк сидел на подушках посреди полутёмной комнаты и смотрел вперёд себя. Из-за полумрака, царящего под балдахинами с золотой бахромой, не получалось разглядеть того, кто сидел в паре метров впереди, впрочем, как и всегда, таковы были правила, нарушать которые Мустафа не смел.
Где-то снаружи, на два этажа выше них, шумел Берлин, нагретый летним солнцем, но это место всегда было прохладным. А ещё здесь всегда пахло сандалом, запах которого турок не переносил, и у него всегда после таких визитов болела голова, но перечить он не смел.
Спереди из сумрака послышался глубокий вдох, и Мустафа увидел, как разгораются угли на кальяне, стоящим перед ним. “Интересно, если мы победим, я увижу его лицо?” — каждый раз задавал себе вопрос турок, вот и сейчас та же самая мысль пронеслась у него в голове.
Облако белёсого дыма прорезалось сквозь полумрак, Мустафа учтиво улыбнулся и взглянул на свой кофе — от того по-прежнему шёл пар, удивительно, но несмотря на прохладу, кофе тут никогда не остывал.
— Мустафа-бей, ты помнишь историю Эртогула, отца всеми любимого нами Османа? — мужской голос из темноты был бархатным и обволакивающим.
— Да, Хаким-бей, — тот чуть склонил голову в согласии с вопросом.
— Помнишь, как он получил в удел свой удж? Город Сёгют с его окрестностями, а ещё пастбища в горах Доманич?
Ещё раз забулькала вода, разгорелись угли в полумраке, а затем показалось облако белёсого дыма.
Мустафа усмехнулся, неспешно потянулся за чашкой, отпил свой кофе, также неспешно поставил чашку обратно. С противоположной стороны снова появился дым, но скрытый в полумраке собеседник не выражал никаких признаков нетерпения.
— Достопочтенный Эртогул со своим кайы в пять сотен шатров откочевал в Анатолию из Средней Азии, уходя от монгол, разорявших их земли… Небольшой отряд воинов во главе с самим Эртогулом оказался на поле боя двух неизвестных ему отрядов воинов. Он держал совет со своими лучшими воинами, и они все вместе решили помочь тем, кто проигрывал в той схватке, ведь в такой помощи было больше чести. Турецкие клинки склонили чашу весов в сторону выбранной ими стороны, и оказалось, что Эртогул помог войску султана Алаэддина Кей-Кубада, властителя всего Конийского султаната. Сражалось это войско с отрядом монголов, от которых только недавно ушёл кайы Эртогула. В награду за такое деяние и был дарован удж с центром в городе Сёгют и наказано отражать нападения ромейских владык.
Комната погрузилась в тишину. Слышно было лишь изредка бульканье воды в колбе кальяна, а также шипение углей.
— Чему нас учит эта история, Мустафа-бей? — бархатный спокойный голос наконец прервал тишину через несколько минут молчания.
— Тому, что помогать следует тому, кто сможет тебя за это вознаградить, — медленно кивнул своим собственным словам тот, — Иначе даже самая великая доблесть и благородство не смогут помочь твоему народу.
— Всё верно, Мустафа-бей. Если ты хочешь не только получить выгоду лишь в конкретный час, а заложить основы для будущего могущества и процветания, а значит и для счастья твоего народа, то когда видишь бой, то нужно помогать тому, кто сможет тебя потом одарить чем-то, что сможет стать основной этого самого могущества, — голос замолчал, снова заклокотала вода, зашипели угли и появилось облако дыма в полумраке, — Отчего же тогда, Мустафа-бей, шелудивый ты ишак, к тебе приходят мракоборцы и пытаются тебя арестовать?
Голос был скорее насмешлив, чем груб, но по спине турка пробежали мурашки, попадать в немилость к Хакиму не хотелось, очень не хотелось.
— Я не имел возможности узнать у них самих, мои русские защитники их выкинули в яму со свиным навозом, — он развёл руками в воздухе.
— Мустафа-бей, ты отвечаешь будто неразумная девка в публичном доме, — голос по-прежнему был насмешливым, однако Озтюрк понимал, что в любой момент эти насмешки могут смениться бурей, — Ты доверяешь этим русским наёмникам? Куда ты дел свой разум?
Мустафа неспеша потянулся за своей чашкой, также неспеша отпил кофе и поставил чашку обратно.
— Хаким-бей, я им не доверяю, однако не могу понять, почему ты меня поносишь такими скверными словами, — он попытался унять поднимающееся изнутри беспокойство, — Я торговец, я знаю, как вести дела с теми, кто любит золото больше верности.
Снова повисло молчание в комнате, снова забулькала вода и зашипели угли, показавшись в темноте. И после раздался голос: