Экипаж снова начал замедляться. Лошади почти остановились, место назначения было достигнуто.
Память утянула Мэтью назад в Фаунт-Ройал, в колонию Каролина 1699 года, в то время, когда Рэйчел Ховарт была обвинена в колдовстве. Тот, кто творил в этом городке истинные злодеяния, рассказывал о том, как сам отбывал срок в тюрьме Ньюгейт, и теперь Мэтью воскрешал в своих воспоминаниях каждое слово отвратительной тирады этого человека, чтобы подготовиться к тому, как выжить в этих стенах.
Дни были достаточно ужасными, сказал он, но потом наступали ночи! О радостное благословение тьмы! Я его ощущаю даже сейчас! Слушайте! Слышите их? Вот они зашевелились, слышите? Поползли с матрасов, крадутся в ночи — слышите? Вон скрипнула кровать, вон там — и там тоже! О, прислушайтесь — кто-то плачет! Кто-то взывает к Богу… но отвечает всегда Дьявол.
Даже если там так ужасно, вспомнил Мэтью, что он ответил тогда почти демоническому убийце, вы вышли оттуда живым.
И его ответ: Да?
Колеса экипажа скрипнули и замерли. Одна из лошадей фыркнула. Кто-то издал приглушенный гортанный звук.
Новое топливо для печи.
Дверь открылась снаружи. Двое мужчин, одетых в темные плащи и кожаные треуголки стояли, готовясь принять узника, оба имели при себе дубинки, на одной из которых виднелись куски смолы и битого стекла. Не говоря ни слова, два стража стали по обе стороны от Мэтью, практически подняли его с его сидения и вытащили из повозки на голую землю, которая была усыпана галькой и золой. Молодой человек оказался во дворе темного здания с высокими стенами, со всех сторон запачканными копотью.
Из зарешеченных окон выглядывали лица — из каждого окна, вплоть до самого верха этой твердыни, в которой было четыре этажа. Башенки с коническими крышами венчали угол каждой стены. В небе черные знамена угольного дыма уносились прочь от труб, которые не входили в состав тюрьмы, но были частью индустрии Лондона, и Мэтью опасался в глубине души, что с этой золой кусочками убитых комет испаряются и множественные души, нашедшие в Ньюгейте свой последний приют.
— Давай, шагай, — сказал мужчина с битым стеклом на дубинке. Его голос был резким и грубым, и Мэтью тут же понял, что любое непослушание будет непростительной и очень кровавой ошибкой. Его толкнули вперед в раскрытый рот тюрьмы, который на самом деле являлся входом в туннель, где несколько факелов горели на стенах. За звоном своих цепей молодой человек услышал резкий звук, напоминающий звериный рев, дрожь земли и гром одновременно. Он понял, когда вошел в туннель, что это звук самой тюрьмы — то есть шум, издаваемый заключенными, поскольку тюрьма была переполнена ими, и узники приникали к прутьям решеток, толкались и боролись, чтобы посмотреть на вновь прибывшее топливо для печи.
— Я пойду вперед, поговорю с начальником, — сказал Лиллехорн Мэтью, пока они продолжали идти по туннелю. Ему пришлось повысить голос, чтобы следующее предложение услышали все, хотя оно и не было адресовано кому-то конкретному. — Я надеюсь, господа стражи не забудут о том, что они здесь для обеспечения безопасности, а не для наказания, потому что суд еще не вынес официального обвинения этому человеку.
Взгляд Лиллехорна вернулся к Мэтью, и у молодого человека не прибавилось уверенности, когда он увидел, что Лиллехорн напуган до смерти и готов покинуть это ужасное место вместе с падающей на пол золой печи почти бегом.
— Удачи вам, — сказал помощник главного констебля своему подопечному, затем опустил голову и поспешил вперед. Вскоре он повернул направо и пропал из виду: мерцающий свет факелов скрыл даже его тень.
Один из четырех охранников Мэтью издал короткий, жесткий смешок. Человек с опасной дубинкой сказал:
— Ты, должно быть, попал сюда за дело, неважно, что говорит этот напыщенный петух!
А затем:
— Пошевеливайся, рыбья наживка! У меня нет времени нянчиться с тобой!
Еще дюжину мучительных шагов Мэтью сопровождали по коридору, периодически подгоняя дубинкой — благо, что не той, которая была усеяна осколками. Массивный уродливый горбыль двери с вырезанными на ней чьей-то извращенной шуткой херувимами, открылся, и за ним оказалась холодная камера с бледно-желтыми стенами. Пол здесь выглядел так, как будто все пятна Лондона решили собраться в одном месте. Человек с носом, напоминающим клюв, одетый в плащ и коричневый галстук поправил парик — примерно одного оттенка со стенами — и уселся поудобнее за столом, на котором лежала большая книга учета, а рядом стояла чернильница и канделябр с двумя горящими свечами. Неизвестный поправил тонкие очки, стараясь найти им лучшую точку опоры на своем клюве.