Глаша догадывалась о страстях бывшего друга. Вспоминала прошлые счастливые дни, в груди пробуждались знакомые чувства. Она старалась быть собранней, чтобы муж не заметил их; ворочаясь по ночам в постели рядом с ним, боялась, что он вот сейчас встанет и начнёт браниться на неё.
Это произошло, когда Степан уехал на работу. Она на пять дней осталась одна, словно сбросив с плеч груз, так тяготивший в последние недели. Можно было, не боясь, думать о своём. А думы оставались одни, как и в тот вечер, когда лежала в постели, не разобрав её, не раздевшись, не загасив лампу, не признаваясь себе, ждала, что вот во дворе послышится скрип снега, и в окно раздастся тихий стук. Только не слышилось ни скрипа, ни стука. И лишь на третий день одиночества, когда стала впадать в забытьё, засов запертой двери осторожно отозвался на толчок снаружи. Забилось сердце, в голову прилил жар. Быстро встала, как была в ночной рубашке вышла в сенцы. За дверью тихо, ничего не слышно. Сняла засов. Он стоял с опущенной головой, опершись рукой в косяк, но тут же шагнул в сенцы, взял её за плечи, прижал к себе. Холодная телогрейка не остудила горячее тело, не противившееся объятиям.
Касьян приходил каждый день. В полночь деревня засыпала, он выходил из дома. Это было как воровство. Что же может ещё означать, если идёшь к чужой жене. Но ведь не чужая, та, которую не смог изгнать из сердца. Что поделать с воспламенившимся жаром доступных каждому, но не всегда, чувств. Любовь сильна и неукротима, всё остальное рядом с ней мелочь, всё будет исполняться по привычке, инстинктивно. Ничего не боится человек так, как боится ждущей впереди смерти, но дай ему крылья любви, и он полетит навстречу смерти, ни минуты не думая о ней, умрёт любя и любимый.
Шила в мешке не утаишь. Степан почувствовал, что Касьян вернулся к Глаше. Но сколько верёвочке ни виться. Намеренно, по-мальчишечьи, вернувшись в ту ночь домой, он не успел застать соперника, в последнюю минуту ушедшего огородами, но жена не смогла, да и не захотела, скрыть измены. Когда он молча сел на кровать, Глаша лёжа в темноте смотрела на тень мужа, но, встав, села рядом. Молчала, когда холодная рука легла на горячее плечо. И лишь когда он, встав, выйдя из горницы, звякнул выпавшим из рук ножом, поднялась на ноги. В груди всё похолодало. Мысли смешались в голове. А муж уже стоял в дверях и глядел на неё. Она хотела закричать, но не успела...
Касьян вернулся домой, смущённый тем, что пришлось убегать вот так по-мальчишечьи. А когда на утро соседский мальчишка, забежав, сообщил о случившемся, не сразу внял, потому что кровь ударила в голову. Мышцы ног размякли, он безвольно опустился на скамейку и уже ничего не помнил. Очнулся, ничего не видя перед собой, кроме серых стен, почувствовал внезапный прилив сил, ощутил каждый мускул. Болели стиснутые в напряжении зубы, боль передавалась в голову. «Унеси меня, – слышался голос Глаши, привидевшейся в забытьи. – Унеси меня. Я буду твоей. Пусть люди уйдут от нас, Касьянушка. Зверем кричи, рычи. Пусть уйдут». Рассудок оставил парня. Всё последующее было за гранью реального мира, бредом.
Гаврюшка сидел напротив и смотрел на обросшее густой щетиной лицо, щёки, мокрые от слёз. Лесник плакал, не скрывая тоски, не в силах сдержать. С приходом паренька он словно очнулся ото сна, поняв бессмысленность всех последних поступков.
– Что ж будем делать-то? – спросил паренёк и сам убитый горем лесника.
Тот долго молчал.
– Иди домой. Да никому не сказывай, – поднял вдруг голову, – что-нибудь придумаем.
Целый день паренёк ходил задумчивый, невпопад отвечая на вопросы деда, который осторожно смотрел, ничего не выведывая о его размышлениях. На следующий день пополудни пошёл в Гнилое ущелье. Надо утешить лесника.
Ущелье встретило оживлением: говорливо нёс свои воды ручей, шурша на каменистых перекатах; деревья торжественно держали свои снежные воротники на развесистых сучьях; перелетая с дерева на дерево, трещала сорока. Задумавшись, не заметил, как дошёл до скалы. И лишь увидев свежий холмик земли, остановился в недоумении, но сразу осенило: Глашу похоронил. Могила ничем не отмечена, глинозём тщательно утрамбован лопатой, которая осталась лежать здесь же. Глубокий след сапог уходит к пещере. Пошёл вдоль него, в голове шевельнулось: что же он-то делает? Дойдя до уступа у котлована, вымытого ручьем, вдруг увидел торчащие из-за кустов сапоги. Вздрогнул от неожиданности. Касьян лежал головой в воде. Поперечину поясницы, ноги придавили лиственничные брёвна. Ещё одно бревно, скатившееся по уложенным на крутой склон жердям, вдавило лицо в тину. Раскинутые в воде, вывернутые в плечах под тяжестью груза руки упёрлись в песок, кисти в последнем инстинкте сгребли его в плотную горсть.