– У твоего лисапеда винты крепления крыльчатки ослабли. А крыльчатка на одной оси с коленвалом. За кожух крыльчатка стала задевать, непозволительная перегрузка для коленвала случилась.
– Что ж они, винты-то, ослабли? Я ведь их не трогал.
– Вот потому и ослабли. У нас ведь техника так идёт с завода, что её после покупки всю надо перебрать, подтянуть, дотянуть. Да и не обмыл ты покупку, – завершил он просвещение.
Ну ладно, думаю, век живи, век учись. Наладив, поездил сезон и отдал я тот мотороллер пацанятам с нашей улицы, а себе купил новый, такой же. Но подтягивать, перебирать в магазине не станешь ведь. И обмывать тоже. К тому же, только завёл, откуда ни возьмись — знакомая девица. Прокати, говорит. Женщина поперёк пути — не к добру. Примета, теперь я понял, железная. Но не откажешь ведь. Поехали. Сидит она сзади, радостная такая.
Мчим с ветерком. Вот уже на нашу улицу свернули, мост по-над глубоким оврагом проехали. На подъёме я прибавляю газу. Вдруг слышу, сзади стук глухой. Забава-то моя за спиной ойкнула. А я не пойму: вроде едем, а вроде нет. И тут гляжу, сбоку колесо какое-то меня обгоняет, а потом под уклон в обратном направлении, к оврагу. Пока я сообразил, что колесо-то моего мотороллера, забава моя соскочила и за ним. Овраг глубокий, весь заросший крапивой. А она-то уж больно добросовестной была, Так гналась, чуть было не поймала. Но колесо юркнуло в чащобу, а она так и заюзила вослед, не сумев остановиться. Извлёк я её из крапивы. На фиг, говорит, твой мотороллер. А колесо я долго искал потом, облачившись в брезентовую робу.
Вот так. Уж и не знаю теперь, за что ратовать. За импорт или за родное российское.
НА ТОРГАХ В ИВАНОВКЕ
– Деревеньшена я – вот и весь сказ. Инда людям в глаза совестно посмотреть, – сетовал Никита дружку своему, односельчанину Серёге.
Они стоят у входа в автовокзал, один с сумкой, другой с мешком в руках, ожидая, когда диспетчер объявит посадку на рейс до их Ивановки.
– Да что ж нам поделать-то? Судьба так распорядилась, – отвечает Серега, не вникая в причину уныния дружка.
А Никита продолжает:
– Да и бес попутал. На кой хрен поддался на тот зловредный Васькин плант. Он-то, Васька, побери его лихо, от того в горожане подался, что хитрющ. Знал ведь, не сварганю я пользы с той тувалетной бумаги. Ан привез. Полный мяшок.
– Ажник мешок! – уже заинтересовался завязывающимся сюжетом Серёга. – Да на кой же тебе столько?
– Вот в том и заноза – на кой, – ткнув указательным пальцем перед собой, стал объяснять Никита. – Ему-то на заводе, как это, не картер...
Он поскрёб затылок.
– Головка цилиндра? – подсказал собеседник.
– Не-ет. Не картер... Да как же? Бартер, бартер. Тувалетной бумаги вместо зарплаты дали. Так он, стервец, привёз, на мясо у меня обменял её. Целый мяшок оставил. Куды мне? Я ж отродясь этой хреновиной не пользовался. Мне лопухом куда выгодней использоваться-то. Ить придумали, как денюжку выколачивать с честного народа. Перестройка у них.
– Э-эх, – хотел было придосадовать дружку Серега, но тот прервал:
– Ты дослухай. Я моток-то один распустил – нарезал. Стопку цельную. Мекаю, Ванька мой писать на их аль малевать, могит, станет. Тетрадей-то не на что купить. А он, Ванька-то, мне: "Батянь, на ей перо задирает." Вот тудыттвою. Я тогдыть к Анютке, жане-то своей, со стопкой: "Вот тебе тампаксы, как в телевизере. Езлик хошь, и крылушков нарежу".
– Ты зря, – вступил-таки со своим словом Серёга. – Доведёшь дело до беды. Лопух, ты правильно сказал, – это наш, природный материал. Он и дезинфицирует. А бумагой... Я ведь стал однажды к культуре приучащаться, вот так тоже, бумагой решил – газетой. Так ведь, не поверишь, через неделю промежная серёдка болеть стала. Ну, думаю, не иначе какая-нибудь радиация с газетой попала, чума её побери. Поехал в лечебницу. В окошечке-то баба меня спрашивает: "Вас к кому записать?" Я ей: "Должно быть, к дерьматологу". И объяснил намеками про свою неудачу. А она: "Нет, вам к проктологу". А этот, в очках такой, чуть ли не носом ко мне туды, да и говорит, распрямившись: " У вас шуршащий геморрой случился. Бумага прилипла вот и болит. Теплой водой подмываться надо".
– Ну как же, водой ему, – перебил Никита. – Езлик водой – уж прошше лопухом. Ну да прах с им, с твоим, как его дерьматологом. Так Анютка-то моя – не согласная, значится: могит, продать, мол, аль поменять бумагу в городе. "Таперя не до тампаксов", – говорит. Вот и подался я. А на рынке бабочка одна заинтересовалась моей личностью: "Вы, случаем, на бартер не хотите?" У ей безгалтеры на обмен. Мужу на работе дали. Но не при себе. Увлекла она меня домой. Поташшился я со своим богатством через весь город. Фатера у ей на четвертом елтаже. Рассыпала она передо мной свои безгалтеры. "Вам, – говорит, – какой номер требуется?» Отколь же мне знать? "Ну, могит, – говорит, – по моей конфигурации определите? У меня пятый номер". "Да я ж, милая, – отвечаю ей, – при нонешней жизне на жану уж реденько гляжу. На ошшупь-то, могит, вспомнил бы. А так, в приглядку – нет". Слово-то не воробей: она уж и согласная на ошшупь. Лишь бы сбыть безгалтеры. Стал я её прошшупывать. Номер пятый-то, сразу вижу, не Анюткин. А эта, замечаю, забыла уже про бартер. Глаза в истоме стала закрывать. Да и самому мне уже как-то не до мотков моих. Пятый номер-то на дороге не валяется. Моя ладонь в её пятом номере, как в квашне увязла. Только вдруг ошшутил, навродь глядит мне кто-то в спину. Обернулся – окажись, ейный муж пришёл с работы и наблюдат за нами. Вижу – осерчал, а сам в плечах чуток ширше дверного проёма. Ну, вопросов он задавать не стал. Так я еле ноги унёс, – потрогал опухшую мочку уха Никита. – Аж не заметил, когда бабочка-то его, промеж рукоприкладства, тех безгалтеров накидала мне в мяшок. Один – впору мои сосцы прикрыть, есть для средней сиськастости, а иной – хоть верблюдице на горбы. Но эти-то Анютка сестре своей, у ей двойня родилась, на чепчики подарит.