И не поймешь, что это, ее сейчасное настроение, — вариации на избитые темы научной фантастики или варианты далекой, первобытной памяти, когда она находилась в утробе, парила, плавала в невесомости, соединенная с родительским организмом питательной, плавно закручивающейся трубкой? Может ли такая память действительно существовать или все это — только впечатления от картинок в учебниках (рис. «Расположение плода в полости матки»)? А отчего бы не помнить, если у каждого был этот темный и гудящий космос, а потом — здравствуйте, я родился! И, может быть, вся Земля, плывущая куда-то вместе со своими морями и материками, Севером и Югом, Москвой и Магаданом, Софьюшкой и Лампионом (и Ниной, разумеется), нежащимися на пустынном берегу, — это только нормальной величины плод, находящийся сейчас в какой-то гигантской полости и потихоньку вызревающий там, чтобы в назначенный (кем только?) час-столетие вырваться (но без всяких там щипцов!) в сверкающий новый мир к сознательной, действенной жизни? Уж мы тогда натворим, можете не сомневаться!
И чтобы это смелое предположение утвердилось, нужно только найти вполне реальную пуповину, соединяющую этот шарик наливное яблочко с мамой Вселенной (здоровенная, наверное, тетя, занятно пофантазировать о ее пропорциях и деталях). Где, интересно, она, эта пуповина, и как крепится? Может, в том же Бермудском треугольнике, о котором всякие страхи рассказывают?
А — и это уже довольно занятно! — почему бы не здесь, между Магаданом и Олой? Нет, я серьезно. Если сейчас встать, покинуть это райское местечко (чего, конечно, никто не сделает), подняться на вершинку, то, может быть, и отсюда будет видна находящаяся возле Олы именная сопочка Дунькин Пуп. Вот вам пожалуйста и место, где эта штука присоединялась, но потом оторвалась, что ли, или усохла из-за болезни (или смерти?) матери, и остался, сохранился только здоровенный, видный издалека каменный бугор трапециевидной формы — вот он-то и есть пуп. А коли так, то Земля — простите, Дунька? Или какая-нибудь чопорная англичанка по фамилии Дункан (см. Жюль Верн «Дети капитана Гранта»), искаженной просторечием? И все мы, значит, на Дуньке живем или на леди Дункан? Где был? На Дуньке. Это космонавты будущего, которым ее, Нинино, открытие станет известным, между собой разговаривают.
Но Дунькин Пуп к космосу никакого отношения, конечно, не имеет. Дело тут совсем земное: вроде была такая неутомимая и жадная девка, принимавшая в виде платы за услуги золотой песок, а меркой ей служил собственный пупок, однако насыпать его нужно было, вероятно, еще и с верхом. Было это, по легенде, где-то здесь — или в Магадане, или, скорее, еще на Оле, потому что именно через Олу первые старатели добирались к только что открытому среднеканскому золоту в конце двадцатых годов. Да только старатели и могли так, натурой, расплачиваться, потому что когда появились Дальстрой, и его прииски, тут уж золото стерегли, старательской вольнице моментально пришел конец, Да первым же пароходом — может, с тех пор и пошло это выражение «первым пароходом», полузабытое, правда, ныне, потому что сейчас в Магадан только самолетом можно добраться, — на котором Берзин, первый директор Дальстроя, со своими помощниками и заключенными (в трюмах) прибыл, всю эту уголовщину, вместе с Дунькой, если она действительно существовала, и отправили неизвестно куда, почистили тем самым новенький поселочек Нагаево-Магадан.
Было это почти сорок лет назад, все с тех пор десять раз изменилось (Дунькины косточки уже, наверное, где-то давно сгнили), а название сопки сохранилось — теперь уже навсегда, потому что вряд ли кому-нибудь придет в голову переименовать сопку, коль скоро этот участок тела так много потрудился. А ведь извлекать песок оттуда было нелегко и противно даже — стоит только представить холодные острые крупицы на собственной нежной, чуть тронутой пушком коже. Бедная Дуня!
Но Софьюшка уже стучит крышкой термоса о камень: общий сбор! Конец второго раунда. Теперь чаепитие — с бутербродами и разговорами, конечно. Но хоть бы она прикрылась чем-нибудь, черт побери, сколько можно этой белой тряпкой светить, всякий аппетит от такого безобразия пропадает. Отбросил бы Лампион свою ангельскую кротость и показал зубы — умеет ведь не только улыбаться.
Сначала тихо, смиренно даже, попиваем чаек, но не в этом, как говорится, счастье — куда важнее утолить жажду общения, и нужно сначала за что-то зацепиться, вспомнить что-то, представляющее общий интерес. Дунька тут не пригодится… Лампион, конечно, молчит, у него выдержка железная. Нине кажется, что на животе, под трикотажной обвязкой спортивной куртки, остались две или три те самые песчинки, и теперь они царапают кожу и отвлекают. Но Софьюшка момент для выступления, надо полагать, не упустит. Ага, ну вот и «А скажите, Сергей Захарович!» — что и требовалось.