— Я хочу, чтобы ты рассказал мне, как другу, — исправил его Лектер.
— Господи, ладно. — Он провел ладонью по лицу. — Где-то за год до первого письма. Я жил в Луизиане, меня повысили до детектива убойного отдела, дали напарника. Затем в городе объявился серийный маньяк по прозвищу Дровосек.
— Он убивал топором?
— Да. Жертвы — женщины, от двадцати до тридцати, нападения происходили ночью. Он писал нам в участок, издевался, угрожал, называл себя демоном из ада.
— Поклонник Джека Потрошителя, я полагаю.
— Я тоже так подумал. Мы проверили всех столяров, плотников, строительные компании на случаи агрессии к женщинам. Я много пил в то время, вместе с галлюцинациями не очень хорошее сочетание. Меня не покидала мысль, что Дровосек дал нам все подсказки, а я просто их не видел, и однажды ноги принесли меня к одной из больших строек, к бару на углу.
— Что-то выдало его. Что?
Уилл закрыл глаза и словно оказался той ночью на пристани. Свет фонарей. Смех из бара. Пьяные прохожие. Женщина, изображенная на вывеске.
— Музыка. — Он открыл глаза. — Джаз. Он упомянул Оливера Кинга в одном из писем. Самое ужасное было не то, что я нашел его в этом чертовом баре с первого раза, а то, что, когда я зашел, я был им. Я смотрел на женщин его глазами. Я всерьез думал, чтобы убить одну из них в подворотне. Мы вышли в переулок, но я не смог спустить курок, так что неудивительно, что он всадил мне нож в плечо и сбежал.
Лектер кивнул своим мыслям.
— Ты оказался слишком вовлечен. Твое внутреннее «я» было слишком слабым, и чужие желания мгновенно захватывали твои мысли. Для тебя его убийство было равносильно самоубийству. Почему ты не сдал его полиции, а убил сам?
Уилл тяжело вздохнул, вспомнив крики напарника и обжигающее чувство стыда.
— Две недели спустя он убил девушку лет шестнадцати. Чернокожую. Ее единственную нашли с венком цветов на голове. Я пролежал с ней в обнимку в морге около пяти часов на одной каталке. Я… — Уилл сделал судорожный вдох. — Когда меня нашли, то лишили значка за подозрение в некрофилии, тогда и началась моя долгая дорога по психиатрам.
— Когда ты убил его, ты почувствовал освобождение? Что он там, мертвый, а ты живой?
— Да, — Уилл признался, и будто камень свалился с его плеч.
— И каково это было?
— Лучше всего, что я когда-либо чувствовал за всю мою жизнь. Я был я, и больше никто.
Ганнибал задумчиво провел пальцами по губам.
— Как думаешь, ты почувствуешь то же самое, убив меня?
Уилл покачал головой.
— Сейчас я знаю, кто я. И также знаю, кто ты. И я знаю, что ты убиваешь не только из-за человеческой грубости. Это было бы слишком просто. Все именитые психиатры говорят, что тебя бесит грубость, потому что ты сам себе ее не позволяешь, но это не так.
— Неужели? — Лектер улыбнулся, оголив зубы.
— Тебе просто нравится убивать. И в жертвы ты выбираешь тех, без кого мир, по-твоему, станет только лучше. Браконьеры, коммерсанты, политики, люди, которые не видят красоту жизни. Не ценят ее. — Уилл сделал еще один глубокий вдох, думая, что они были похожи. Слишком похожи. — Ты и так все это знаешь, зачем я тебе рассказываю?
— Потому что я попросил. И потому что ты хочешь быть услышанным и понятым. Не надо стыдиться собственных чувств, — мягко произнес тот. — Вспомни себя шесть лет назад. Мог ли ты представить, что когда-нибудь у тебя будут отношения с женщиной? Что она доверит тебе своего ребенка? Был ли способен на отношения детектив, который пролежал с трупом пять часов?
— Шутишь, что ли? Я с людьми-то не мог разговаривать, не то что довести дело до секса.
— Настоящая проверка это не секс, Уилл. Назови самое страшное табу в человеческом обществе.
Уилл ухмыльнулся, чувствуя вызов:
— Каннибализм?
— Одно из, но не самое страшное, — ответил Ганнибал, не моргнув и глазом. — Еще варианты?
— Инцест. Растление малолетних. Некрофилия. Не знаю, — Уилл пожал плечами.
Ганнибал встал со стула и, прежде чем сделать шаг, уточнил:
— Могу я подойти?
Уилл тоже поднялся с койки, только сейчас поняв, что все это время был удивительно расслаблен. После секунды на размышление, он кивнул. Лектер подошел к нему практически вплотную, его лицо было спокойно, а тон напоминал преподавательский, будто они изучали новый урок.
— Самое страшное табу, и самое парадоксальное, это не половой акт, не насилие и даже не убийство. — Ганнибал медленно положил теплую ладонь ему на шею, устроив большой палец под самым ухом. Уилл дернулся, и мурашки пробежались вдоль позвоночника, чудом он остался на месте. — Это близость, Уилл.
— Я бы поспорил, — он нервно хохотнул. — Ласку я переживу, а вот смерть вряд ли.
Голос Ганнибала упал до шепота.
— Нет, Уилл. Не переживешь.
Уилл еще улыбался, когда чужие руки обхватили его, но стоило ему ощутить тепло объятий и коснуться грудью сильного тела, и он уставился перед собой невидящим взглядом.
Это был не страх, а скорее временный шок от ощущений. Ганнибал все так же держал одну руку у него на шее, другой обхватил его за поясницу и прижался к шее еле теплой, гладкой щекой.
— Закрой глаза, Уилл.
Он не понимал, что происходит. От неловкости у него горели щеки, уши и даже лоб, и он не знал, куда пристроить руки — спина Ганнибала казалась наиболее безопасным местом. Уилл с трудом сглотнул и закрыл глаза, сосредоточившись на своем пульсе в висках. Шум крови приглушил тянущую боль в груди и животный страх, умоляющий немедленно это прекратить.
— Все хорошо. — Ганнибал стал поглаживать его по спине. — Все в порядке.
— Мне не три года, я ни обо что не ударялся, и мне не нужно утешение, — непроизвольно огрызнулся Уилл, боль в груди усиливалась с каждым прикосновением, а горло сжалось.
Лектер не обратил на его грубость никакого внимания:
— Разве утешение нужно только детям? Или при физической боли? Это естественная потребность — хотеть и получать ласку. Ты чувствуешь себя некомфортно?
— Обнимаясь с серийным убийцей?
— Позволь напомнить, ты тоже серийный убийца, Уилл. Объятия тебе неприятны?
Уилл почувствовал себя еще глупее и вздохнул. Если это то, что Лектеру нужно взамен информации о Баффало Билле, что ж, так тому и быть.
— Нет, Ганнибал. Ты вполне обнимателен.
— Хорошо, — произнес спокойный голос. — Тогда отпусти чувство вины за то, что наслаждаешься этим.
— Я не…
— Уилл. — Ганнибал слегка повернул голову, и теплое дыхание коснулось его щеки. — Ты тоже очень обнимателен, как ты выразился. И ты не обязан держать руки только на моей талии, если хочешь.
Уилл рассмеялся, напряжение выходило из его тела, как воздух из до упора надутого шара. Он прижался в ответ, положив ладони ему на лопатки.
— Меня никогда не выпустят отсюда, Уилл. И я очень рад, что ты меня навестил. Твое прикосновение — первое за шесть долгих лет, принесшее мне радость. Это был очень щедрый подарок с твоей стороны, я его ценю. Именно поэтому, когда сегодня вечером ты придешь домой, я хочу, чтобы ты не искал себе оправдания. Ни за то, что не убил меня, ни за наши разговоры. Ни за это, — Ганнибал мягко коснулся его виска губами, и Уилл прильнул к нему, позволив им обоим остаться так ненадолго. — Ты сделаешь это для меня, Уилл?
— Да.
Он посмотрел ему в глаза, и за фасадом острого, как нож, разума, спокойствия и вечного голода для него словно открылась совсем другая дверь. Что-то, что другие всегда прятали от Уилла, боясь, что он уничтожит бившееся за ней живое, горячее сердце. Иногда оно билось слабо, еле слышно, а иногда с громом и набатом, раздирая грудь изнутри.
Он помнил это ощущение с отцом. С Аланой, а затем с Молли Уилл видел лишь свет из-под этой двери, так и не узнав, каково это — нежиться в его тепле. Для него Ганнибал открыл ее нараспашку, и сработали законы физики тел: два предмета с похожими волнами и колебаниями попали в резонанс и усилили амплитуду до максимума.