перь уж с концами. Бабка так одна и доживала. Спустя много лет девочка выросла, да жениха в гости позвала, знакомить с родительницей. Он – студент-агроном из Москвы, на практику в город к ним распределенный. Она – с косой до пояса, с грудью четвертого размера, влюбленная, счастливая. Перспективы открывались пред ней чудесные – торт «Прага», платье солнце-клеш, каблучки по арбатской брусчатке… Уже и расписываться хотели по-быстрому, в связи с вполне определенными признаками, а он подумал-подумал, да и исчез, растворился в сумерках через несколько дней, без драм и объяснений. Дело ясное: мать тогда, хоть и молода еще была, но уже смекнула – соседки от зависти на чужое возможное счастье тайком напели жениху ее про историю давнюю, неприятную, он и не захотел, видно, связываться. Что ж, понять можно. Ууу, бабы-злыдни. Ну а что – пятно теперь на весь их женский род. Мать и сейчас не любила базарные дни да демонстрации, всех подруг разогнала, так ей и чудилось, что шепчутся за спиной, и то, безотцовщин-то хватало в ее детстве, а вот с двумя папашами как-то не встречалось. «Эх, Женька, вот бабка-то наша учудила, а? И мне судьбу сломала – жених, отец твой сбежал, да и за тобой дурная слава, все так и полощут нашу фамилию, да? Народ злобный, который год языками мелют, хоть из дома не ходи». Дочь кивала уныло, хоть и казалось ей иногда, что не при чем тут бабка уж ни коим боком. А сама виновница давно уже рассыпалась в земле, и добавить ей было нечего. Шли годы, текла за окном Волга, по весне из-за ливней четвертый их этаж часто заливало с чердака, по комнатам тазы стояли, капли били усыпляющим ритмом, летом земляника в лесу шла, в сентябре на пристани торговали астраханскими арбузами, к Новому году в местном клубе давали праздничный концерт. Мать вахтерила на фабрике сутки через трое, дочь учила девочек в школе труду. В школе дочери ученики дали прозвище – «кочерга», а потому что высокая, черная и сутулая. Самое обидное, что кочерга действительно стояла в углу кабинета труда, находившегося в отдельной, неотапливаемой пристройке к школе, и потому применялась по прямому назначению. Таким образом, получалось, что в классе стояло сразу две кочерги, и этот факт служил неустаревающим предметом смешков, хохота и сдерживаемых радостных всхлипов. Сама учительница смеялась, наоборот, крайне редко и в моменты разыгравшегося в классе веселья била рукой по столу и надрывно кричала: «Чего смеетесь! Много смеетесь – много плакать будете!» Она, и правда, никогда не плакала, лишь пару раз, выдергивая седые волосы у себя на голове, всхлипывая, жаловалась матери: «Ты-то хоть как-то пожила, а у меня вообще – ничего не было. Труха одна, не женщина, а гриб-пороховик». На что мать строго отвечала: «Ты честь берегла, не то, что эти». Эти, в то время, родив по третьему и не родив по пятому, жили обычной для провинциального городка жизнью: завивались в парикмахерской, качали в колясках приплод, пили пиво в парке, щупали финские куртки в единственном универмаге. Медленно, как растительное масло, стекало время по стеклу. Шли девяностые, потом нулевые. Мать и дочь жили мирно, в общем-то, по выходным пекли пироги, читали вслух друг другу, обводили в телепрограмме красной ручкой заслуживающие внимание передачи. Мать наловчилась плести цветные веревочные коврики, акрилом выводила название города и продавала их на пристани сходящим по трапу на экскурсии речным туристам. Иностранцам очень нравилось. Женя добилась замены в обучающем меню молочного супа на куриный, четырехклинки на юбку узкую, с разрезом, зимой же начала вести в клубе по четвергам вязальные курсы. Два раза в год, на дни рождения, к ним приходила гостья – соседка с первого этажа, тетка Тамара. Ей было глубоко за восемьдесят, и уже плавала она в глубинах своей мутной памяти, но дамы были не избалованы вниманием и радовались и Тамаре, и подаркам ее однообразным: все баночкам варенья из черноплодной рябины, собранной в городском парке. Традиционной кульминацией праздничного вечера являлся материн вопрос: «А за что же ты, Тома, мужа своего прогнала?». «Да шаркил он», – был ответ. «Как это – шаркил-то?», сжимая губы, чтобы заранее не рассмеяться, вопрошала мать. «Ну как – да так». Тамара начинала злиться, вскакивала и, согнувшись пополам, быстро перемещалась туда-сюда по комнате, шумно загребая ногами. Семейство смеялось. Их мир был столь упорядочен и округл, столь размерен, как настенные часы. Казалось, что такая простая система должна быть максимально устойчива, однако нежданное событие нарушило ее слаженное функционирование. Замесив как-то в воскресенье тесто, мать локтем, чтобы не изгваздать кран в липком веществе, открыла воду, однако из глубин водопроводных сплетений донеслось низкое нутряное урчание, кран зашипел, плюнул брызгами и стих. Подбежавшая дочь помогла стереть остатки теста с рук, и женщины сели на стулья друг напротив друга, в ожидании озарения. Вскоре мать вскочила и ушла в свою комнату, где долго рылась в комоде в поисках записной книжки. В диспетчерскую дозвонились не сразу. Выяснилось, что в подвале авария, воду перекрыли. Внизу работает сантехник. Воды не было час, два. Уже давно бы им сидеть за чаем со сладкими пирогами, да где тут. Дочь накинула вязаную шаль и решилась идти на разведку. Подвал был открыт, пахло из него скверно. Зажав нос, она наощупь шла вниз, хватаясь за влажные теплые стены. Внизу маячили неясные огни. Вдруг черная тень сбила ее с ног. Она охнула, но поперек талии ее небрежно ухватила чья-то железная рука. Пахнуло похмельным дыханием. «Ты чего тут, давай вперед, ну, иди». Небрежно подталкиваемая под зад мужской рукой, чего с ней ранее никогда не случалось, женщина была выдворена обратно на свет. За ней из подвала вылез грязный крупный субъект, моментально доставший сигарету, зубами оторвавший от нее фильтр и закуривший. «Чего вниз несет? Там две трубы разорвало, что на полу разлито, вишь?» – он кивнул вниз, переступив ногами в резиновых высоких сапогах. «Вы извините, но вода когда же будет? Ведь без воды нам совсем никак уже нельзя». Сантехник с обиженным шипеньем затянулся. «Вот вы, дамочка, из теплой квартирки вылезли, небось печенье кушали, а я с 10 утра, по срочному вызову, в воскресенье, во рту ни крошечки, ни росинки, стою по колено в… Эх, да что с вами говорить». Женщина смутилась, внутри нее и правда полпачки курабье и пять шоколадных конфет лежали сладким комом. Пауза затягивалась, сантехник курил. Неожиданно, как будто со стороны, услышала Женя свой дрожащий голос, приглашающий мужчину зайти перекусить или, (спохватившись) «может быть, вам принести сюда, раз неудобно к нам». Сантехник бегло оглядел Евгению: «Мда. Бабец-то малоинтересный, но пожрать бы я, конечно, пожрал». И быстро спросил номер квартиры. Опешив, квартиру Женя выдала. И, извинившись, побежала наверх, чтобы хоть как-то предупредить о визитере мать, с замиранием сердца слыша позади мерное хлюпанье резиновых сапог по ступеням. Сантехник оказался не совсем уж пролетарием, оставив страшную обувь свою за дверью. Женщины смотрели на него, открыв рты – порог их тихого дома мужчины не переступали лет так тридцать. Наконец, мать пришла в себя и выдала старорежимное: «Пожалте руки мыть», но, вспомнив про отсутствие воды, опять замкнулась. Из-за неприкрытой двери с площадки несло сапогами. Сантехник осознал, что дело надо брать в свои руки. «Чая-то, конечно, без воды не получится, но пару бутербродов я бы употребил, раз уж пригласили» – он обтер руки о бока и еле удержался, чтобы снова не шлепнуть ту, что вроде помоложе под зад – чтобы шустрее бежала на кухню-то. Через полчаса, наевшись колбасы, печенья и запив их смородиновой настойкой, сантехник разомлел, загрезил об оставленной с утра в кровати толстой и белой, как ватрушка, возлюбленной, и почти заснул под уютный треп разговорившейся матери, которая, тоже хорошо хлебнув настойки, решила объяснить гостю, что дочь-то очень хороша и не замужем не по своей совсем вине. Бабка снова завертелась юлою у себя в подземной обители. Дочь, горячая от стыда, замерла в углу комнаты, пригнув голову и действительно напоминая кочергу. Но быстро, как это обычно у них в городке и бывает, по подъезду разнесся слух, что вызванный срочно сантехник, вместо того, чтобы устранять повреждения в водопроводной системе в соответствии со своей специальностью, распивает водочку в двенадцатой квартире. И вскоре в дверь ехидно барабанили две домохозяйки со второго этажа. Прощаясь и дожевывая одновременно, сантехник обещал непременно зайти как-нибудь вечерком, в ответ на хмурое приглашение яростно пихаемой материнским локтем в бок Жени, про себя, при этом, безжалостно измыслив: «На такую, конечно, и после целой бутылки не полезешь». Хлопнула дверь, сотрясая домашний милый мир до основания. Весь оставшийся день женщины были под впечатлением. Они ходили молча, по комнатам и коридору, изредка натыкаясь друг на друга в узких местах, двигая предметы и не решаясь уйти в обычную рутину воскресенья. Забытое тесто печально свисало из-под крышки кастрюли. Из крана капало.