— За нас, батюшка, шел! За нас пострадать желал!
— Пишите нам эти слова ваши, батюшка, — торопили Гапона, — разнесем мы их по всему свету, а сами уезжайте, ради господа!
— Вас, батюшка, ищут всюду! Все готово — зачем медлите!
Гапон пустыми глазами смотрел вокруг, кто то подал ему листок бумаги — он стал писать, обдумывая каждое слово. Он знал наизусть эти слова, повторял их рабочим, уходившим с бумажками, иногда, прощаясь, говорил:
— Я еще покажу им себя. Они еще узнают, каков я на самом деле! Мы организуем боевую группу, мы объединимся с социал-демократами…
— Батюшка, медлить нельзя больше! Поедемте!
Те, кто ушел со словами Гапона, разбрелись по городу, они знали их наизусть: этот человек с лохматыми клочьями волос, в штатском пиджаке последними силами врубал в их память проклятие изменникам и разрешение клятвы солдатам.
Эти слова, звучавшие так гордо и дерзко в подвальной квартирке, завешенной мокрым бельем, звучали на баррикадах бесцветно и жалко. Роман выслушал молча передававшего их взволнованного человека, но неожиданная мысль зародилась вместе с ними.
Роман встал на ребро опрокинутого стола, крикнул звонко:
— Товарищи! Тут на пятой линии фабрика Гаевского, пойдемте в типографию, отпечатаем воззвание к рабочим!
— Наборщики, пойдемте!
— Наборщики есть?
— Есть.
Роман сошел вниз, из темных груд вышли пять человек с шашками и ятаганами. Роман кивнул им, отправился знакомой дорогою па пятую линию. Дошли скоро — торопились — встретившийся рабочий сказал коротко:
— Солдаты идут громить баррикады!
Кто то предложил вернуться назад, Роман сказал твердо:
— Пять строчек о том, что происходит здесь, через два часа приведут на подмогу сотни людей! Живо за дело!
В типографию звонили, в окнах было темно и глухо. Роман начал стучать в окна — тогда из форточки испуганно спросили:
— Что угодно?
Роман ответил просто:
— Нам нужно напечатать воззвание. Именем народа я требую открыть типографию!
Типографию открыли, открывший спросил:
— Кто будет набирать и печатать? На фабрике нет ни души!
— Мы — рабочие!
Роман положил револьвер на кассу, взял клочок бумаги. Рабочие стали за кассами, торопили:
— Скорее!
Роман давал по одной фразе на клочках, их набирали быстро. Просили тревожно:
— Несколько фраз, сочиняйте товарищи! Несколько фраз! Дело ясно!
Роману приносили готовые фразы, он переписывал их, давал дальше. Вышло короткое воззвание:
«Товарищи! На 4-ой и 5-ой линиях Васильевского острова уже устроены баррикады. Мы готовы жизнь положить за свободу, бороться до конца — до победы. Нам нужно только огнестрельное оружие. С вооруженной силой царя мы можем бороться только с оружием в руках. За оружие, товарищи! Мы ждем, что все рабочие присоединятся к нам! Мы разобрали одну мастерскую, мы готовы к бою!»
Застывшие в нетопленном помещении машины невозможно было пустить в ход, печатали на тискальных станках, сделавши несколько наборов. Листки вышли четкими, с ними почуяли в руках новые силы, шли весело назад, раздавая листки и командируя с ними встречных во все концы Васильевского острова.
Через Неву пришлось идти льдом, мосты еще были заняты солдатами; Илья остановился: с Васильевского шли угрюмые люди, там гремели залпы, Илья спросил:
— Что такое?
— Солдаты громят баррикады. Возьмите левее, товарищ! Нечего попусту рисковать жизнью!
Илья поднял плечи, еще раз затянул шарф на груди, подумал с тоскою:
— Может быть лучше бы умереть?!
В улице, у самого дома встретился Роман. Он отирал с лица кровь, сказал спокойно:
— Баррикады погибли. Но это не важно.
— Ты ранен?
— Не важно. Самое главное сделано. Первая кровь пролита. Теперь надо до конца итти… Борьба начата — самое главное…
Он говорил с трудом, вздрагивая от усталости, казалось он не знал, что делать дальше. Илья подумал о том, что они виделись утром. Между утром и вечером стояла черная бездна, над бездной висели жуткие слова:
— Убивающим невинных братьев — проклятие! Клятву изменнику царю — разрешаю!
Илья потер себе грудь, чтобы хоть несколько смягчить боль; посмотрел на лицо Романа. Между царем, выстрелами и этой кровью на лице Романа была страшная связь, крепкая, колющая на смерть, как стальные солдатские штыки. Илья протянул руку, сказал покорно:
— Да, свободу не просят!
— По крайней мере не будут больше просить!
— Не будут! Мне очень стыдно, Роман!
Роман еще раз багровым платком отер кровь, сказал: