— Валя, если ты будешь шалить, ты не пойдешь с нами смотреть царя!
Илья оделся и вышел; мальчик сидел смирно— отцу перед ним было неловко; отец торопился, вздрагивал от нетерпения, кое-как пил чай и, не допивши, стал надевать пальто.
— А мы?
— Вы присоединяйтесь к нашему отделу, а я пойду дальше. Мне хочется видеть все, все!
— А если что случится?
— Ах, ерунда! Обыкновенный крестный ход!
Он застегивал пальто, торопился:
— Я верю в царя, как все! В России немыслимы революции, баррикады — мы особенный народ! Мне жаль брата Павла — что там за границей: ужас! И погубить так свою молодость, карьеру! Он мог бы выйти в люди! Революция? В эти дни кто у нас ведет массы? Священник! Куда? К царю! Зачем? Просить о своих нуждах! Вот — Россия! Рабочие, жены, дети — все к царю — просить свободу…
Илья говорил громко, волнуясь. За тонкой стеной, кто-то, прислушавшись, постучал и ответил с холодным спокойствием:
— Свободу не просят, Илья!
Илья достегнул пальто, сказал коротко:
— Ты встал, Роман? Идешь?
— Иду!
— Пойдем вместе!
Они сошлись в коридоре, Илья пожал тонкую жилистую руку соседа, договорил, улыбаясь:
— Идем вместе, хотя мы никогда не пойдем но одной дороге!
Роман добродушно ответил:
— Кто знает! Я думаю, скорее, чем ты рассчитываешь! Честные парни будут с нами! Сегодня, наверное, многие прозреют!
В каменных воротах их поджидал бородатый деревенский мужик в полушубке; Роман кивнул ему, мужик пошел за ними, нахлобучивая шапку и торопясь. Сизые тучи закрыли солнце, улицы были серы, но лица прохожих, как у этого мужика, были торжественны, солнечны и счастливы — над ними сиял неразгаданный образ царя.
— Вот он тоже, — обернулся Роман на мужика, — пришел из деревни верст за сто, только для того, чтобы взглянуть на царя!
— И прошение есть — добавил мужик, — прошение от всего мира! Ежели, случаем, от царя близко буду, то подам ему в собственные руки, как мир наказал!
Илья посмотрел в мужицкое лицо, сожженное июльскими зноями, обветренное зимними стужами, в груди его стало ласково и тепло, он сказал:
— Ты видишь, Роман? Сегодня последний день старой русской нужды, темноты, бесправия, невежества! От сегодняшнего дня пойдет новая жизнь! Гапон поднял народ, Гапон поведет его дальше!
Мужик наклонил ухо, прислушиваясь, спросил у Романа тихо:
— Кто такой Гапон этот?
Илья всплеснул руками:
— Разве вы ничего не слышали о священнике Гапоне? Да ведь это такой человек, которого сам бог послал русскому народу! Сила, мощь, умение
схватить мысль толпы с первого слова, с намека! Умение поставить вопрос так, что через полчаса не остается ни одного человека, который бы не понимал, что нужно сейчас делать!
Роман пожал плечами, сказал коротко:
— Мы ему не верим! Он связан с полицией, с правительством — это факт.
— Да нельзя же, нельзя же! — перебил страстно Илья — понимаете, что нельзя всегда и всюду выискивать подвохи, обман! Партийные ему не верят из зависти, из-за того, что он ведет народ, а не они… За ними же идет горсть!
— К сожалению, да!
Илья засмеялся:
— Ну и славу богу, что сознался!
На углу 4-ой линии Илья остановился. Скрюченная старушка обошла их, проворчала:
— Светопредставление какое то! Обедни давно отошли, а народ все идет и идет. Куда идут, и сами, мотри, не знают!
— К царю, бабушка!
— Нужны вы ему!
Роман расхохотался, старушка погрозилась, ушла. Илья сказал спокойно:
— Я должен идти в Нарвский отдел, там будет Гапон. А вы?
— Да мы с Герасимычем попутешествуем по Васильевскому. У нас на Васильевском все-таки потверже настроение…
Герасимыч остался с Романом. Илья наскоро пожал их руки, прошел между серых солдатских шинелей, строившихся с ночи на набережной. Его не останавливали, не опрашивали. Солдаты прыгали с ноги на ногу, винтовки их стояли в козлах, возле них с тупой задумчивостью рыженький солдатик жевал хлеб, выбрасывая крошки ворковавшим в снегу голубям.
2. «К тебе, государь»!
Накануне и в воскресенье все одиннадцать отделов «Петербургского Общества Фабричных и Заводских Рабочих» непрестанно переполнялись сменявшимися толпами самого разнородного люда. В Нарвском отделе каменная лестница, забитая беспрерывно двигавшимися людьми, едва сдерживала тяжесть толпы: по одной стороне ее входили, по другой выходили, по нескольку минут оставаясь в помещении, чтобы выслушать еще раз прошение к царю, крикнуть:
— Правильно!
— Иначе жить невозможно!
— Царь-батюшка поймет!