Ванькина мать напрасно махала руками, протискивалась вперед — из густой толпы выбиться было невозможно. Как все, пригибая голову, она слышала сзади залпы, у нее застыло сердце за Ваньку, но сжатую чьими-то спинами ее несли безвольно все дальше и дальше, пока не вынесли в боковую улицу. Только здесь почуяла она, что стоит опять па своих ногах. Она ринулась было назад, но в улицу волна за волной вкатывались новые люди, пройти им на встречу было нельзя; на нее сердито кричали.
— Тетка, шимашедчая! Куда ты лезешь! Не слышишь, что там делается!
— А сын то, сын то там! — всхлипывала она.
— Ну что сын? Придет, дай срок!
— А как убьют?
— Не поможешь!
Никто не думал о себе, о других, у всех была одна мысль, одно чувство, одна воля. Высокий худой человек размахивая руками кричал:
— Вы видели, товарищи? Вот какой у нас царь! Довольно нам такого царя!
— Нет царя у нас больше!
— Долой такого царя!
Пожилая заплаканная женщина со сбившимся на затылок платком говорила:
— Ничего нет! Ни бога, ни царя! В иконы стреляют, бог видно только нам, а им и бога не надо!
— У кого штыки — тем бог не нужен!
В ощетинившихся штыках выглянул подлинный образ царя — суровая ненависть осталась на улице.
Илья выбился из толпы в ту же улицу. С ним вместе очнулся здесь человек, все еще несший портрет царя. Точно только теперь заметив его, он швырнул его в снег и начал топтать каблуками, вдавливая в снег. Он был похож на пьяного, он кричал бессмысленно:
— Нет больше царя! Нет царя!
Ванькина мать метнулась к Илье:
— А мальчонку, мальчонку моего видели?
— Какого? — растерялся Илья.
— С иконой, с иконой нарочно впереди его поставила!
Илья спросил, не узнавая женщины:
— С иконой? В белой шапке?
Она. застыла, едва выговаривая:
— В белой!
Илья помялся, потом махнул рукою:
— Наповал убили!
Она посмотрела, как будто не понимая. Потом взвизгнула, и уже никто не мог ее удержать: она растолкала толпу, вырвалась в широкую снежную улицу. Но вытоптанному снегу лежали люди, в улице было пусто, только иногда от стен на дорогу пригибая головы выбегали смельчаки, чтобы забрать стонавших и шевелившихся.
Суровой женщине, вышедшей на улицу, точно не видевшей ничего, кричали, ее останавливали. Она не слушала, прошла к первому человеку. Это был вовсе не Ванька, по он стонал, силясь подняться на локте. Она махнула рукою, оглядываясь на тротуар, тогда оттуда стали подходить другие.
Они подняли стонавшего человека, понесли, она же не оглядываясь пошла вперед среди рассеянных выстрелов искать сына.
Илья проводил ее глазами, закутался в свой клетчатый шарф, засунул руки в самую глубину карманов и все-таки зяб. Он пошел как можно быстрее незнакомыми переулками, почти пустыми.
Дышать морозным воздухом было тяжело, в груди настывал снежный шар, от быстрой ходьбы он не таял, но становился жестче, бессмысленнее и тупее, как застрявшая в голове Романова фраза:
— Свободы не просят!
Улицы были безлюдны, кое-где еще иногда врывались как эхо в каменные лбы зданий отдельные выстрелы. Люди исчезли с улиц, тротуаров, и все-таки неуловимый гул взволнованных голосов журчал в воздухе, затаенная ненависть — чудилось Илье — заставляла самые камни домов, стен, мостовых глухо гудеть и стонать.
В полдень, ровно в двенадцать часов, как двести лет назад, с бастионов Петропавловской крепости грянул пушечный выстрел. Петербуржцы, сновавшие по Невскому в ожидании шествий, свободно проходившие на Дворцовую площадь, как всегда, потянулись к часам: часы золотые, серебряные, черные, на цепочках и без них, при пушечном выстреле разом, как по команде, засверкали в сотнях рук: петербуржцы проверили точность времени.
Илья добрался до Невского во втором часу, на Невском, на площадях, прилегающих к Зимнему Дворцу было спокойно, Илье начинало казаться, что там у Нарвских ворот произошла только ошибка, что еще ничего не случилось, рабочие подойдут из других отделов, петиция будет вручена государю. Ни конные городовые, ни разъезжавшие патрули, никто не останавливал прохожих, стекавшихся из разных частей города. Илья свободно прошел Невским на Дворцовую площадь, вокруг были все те же праздничные лица, на них таилось торжество.
Молоденькая женщина с ребенком на руках выбивалась из толпы, говорила:
— Идите, идите! Стрелять будут!
Ей улыбались, никто не верил. Солдаты стояли спокойно, к ним подходили близко, переговаривались. Худой длинноусый офицер несколько раз кричал: