— Расходитесь, стрелять будем!
Ему так же не верили. Угрюмый человек с культяпым пальцем помахал ему в ответ рукою, крикнул:
— Мы ждем товарищей-депутатов, чтобы подать прошение государю!
Офицер, видимо не имевший никаких приказаний, терялся от напиравшей толпы, уговаривал отойти:
— Государя нет в Петербурге! Отойдите!
— Государь здесь! — орали из толпы.
— Нет! Уверяю, что нет!
— А флаг на дворце?
— Что же флаг!
Илья тронул за рукав спорившего человека, стал говорить, на него смотрели, плохо понимая. Он и сам чувствовал, что волнуясь плохо вяжет слова, и стал истерически кричать:
— Уйдите, уйдите! Вас убьют! Будут стрелять! У Нарвских ворот стреляли… Я оттуда! Уйдите!
— Ушли бы вы сами, коли очень боитесь!
Тот же человек высунулся из толпы вперед к солдатам, спросил громко:
— Товарищи-солдаты! Будете стрелять в нас, будете?
Офицер прошел перед рядами, скомандовал. С левого фланга выступил высокий солдат с рожком, рожок заиграл, никто из толпы не понял, что могло это значить. Илья закутался в шарф, стал выбиваться из толпы, на него смотрели с презрительными усмешками, вслед шутили холодно и зло:
— Пропусти, пропусти, товарищи!
— Нет ли у кого штанов чистых товарищу?
Илья остановился:
— Через пять-десять минут после рожка будут стрелять, вы знаете?
— В нас стрелять?
— В толпу!
Шутники покачивали головами. Угрюмый рабочий вновь высунулся вперед, стал говорить, обращаясь к солдатам:
— Солдаты! Товарищи! Братья! Вы собираетесь нас беззащитных расстреливать? За что же вы будете нас убивать? За то, что мы хлопочем о хорошей жизни? Да ведь и вы выйдете из солдатов, очутитесь на наших же фабриках и заводах! В кого вы хотите стрелять, братья… За что…
Офицер, внимательно слушавший оратора, вдруг рассвирепел, бросился к нему. Из под насупленных бровей округлившиеся глаза его налились кровью. Толпа поддалась назад, но тут же десяток грудей загородил от него рабочего. Офицер в бешенстве выхватил револьвер и выстрелил, кто-то вскрикнул, хватаясь за грудь. Толпа двинулась на офицера, он отступил, командуя.
Винтовки в руках солдат поднялись неохотно, они забирали прицел выше толпы. Илья почувствовал снова снежный шар в груди, задыхаясь и вздрагивая он уходил из толпы в пустой тоске и отчаянии.
— Ну и так лучше, так лучше! — шептал он.
Опять тот же холодный треск, похожий на сотни жгучих бичей, ударивших враз по жесткой земле — толпа шатнулась. Кто-то стоял с поднятыми руками впереди, кричал:
— Холостыми… Вверх, вверх, не бойтесь!
Но никто уже не мог удержаться, каждого несли за собою чужие плечи и груди. Илья безвольно двигался с другими, почти не ступая ногами. Залпы догоняли один другой, толпа пригибала головы, отступая. Илья откололся от нее с какой то женщиной и очутился на собственных ногах в Александровском саду.
Отсюда сквозь решетки, с деревьев, со скамеек смотрели случайные зрители. В толпе, окружившей скамейку, кто-то истерично рыдал, ребячье бледное личико и жуткая полоса крови на нем мелькнули в глаза Илье. Он не мог остановиться, он бежал от людей, выстрелов и прежде всего от самого себя и страшного холодного шара, подкатывавшего к горлу, давившего из глаз слезы и неудержимый истерический крик.
Он захватил горсть снега и глотая его с ним вместе старался проглотить холодный шар в груди, чтобы вздохнуть и прийти в себя. Но шар не уходил, снег разливал по всему телу озноб и холод, от них не спасал клетчатый шарф, надвинутая шапка и вздернутые плечи под тяжелым пальто.
4. Последний день
Мистер Хорн Хорст в качестве постоянного корреспондента «Таймса» не мог более выдержать, хотя стрельба выстроившихся на Певческом мосту солдат продолжалась, и идти по обоим сторонам Мойки было небезопасно. Он отошел от окна с решительностью корреспондента самой распространенной в Англии газеты, понюхал одеколону, потер лоб и виски, очень торопливо оделся и вышел, коротко крикнув лакею:
— Отвечать, что к четырем буду.
Внизу, в подъезде набились люди, он растолкал их, не слушая предупреждений, пробрался вдоль стены дома до первого переулка, свернул, нахлобучив шапку, взял первого извозчика и отправился на Литейный.
В особняк за чугунной решеткой мистера Хорна впустили с некоторой осторожностью. Он поднялся по мраморной лестнице, укрытой коврами, сбросил пальто швейцару, назвал себя и тотчас же был проведен в гостиную. Он был взволнован, он успел дважды взглянуть на часы, проверенные по пушке, прежде чем на пороге гостиной появился камергерский мундир, ленты, ордена и над ними маленькое, сморщенное, как печеное лесное яблочко, личико князя.