Вынесенный на середину стол собрал всех — и непьющих, и пьющих — в одну семейную, по выражению дяди Вани, «кумпанию». Он и возглавил, на правах старшего, застолье, вспыхнувшее после двух-трех стаканов протяжными песнями вперемежку с анекдотами.
— Гуляй, Ванька, бога нет! Бог пришел, а Ваньки нет! — басил подгулявший Гришка Распутин, переводя веселые глаза с дяди Вани на Стешу. — Стешка, едрена ты курица, русская ты душа али нет? А коли русская, постучи каблучками — не мокни!
— Ну тебя, дядя Гриша! — отговорилась Стеша, смущенно опуская глаза.
— Какой я тебе дядя! — подскочил на стуле разобиженный Гришка. — Ты меня, девка, в дядьки записывать не торопись! Я еще любого кобеля энтому делу поучить могу!.. Запомни, с бабами я — всегда мужчина! А когда бы не так, понапрасну хлеб переводить себе не позволил бы — под петлю б полез да на осине повис! — разом выдохнул он, вновь повеселев, опрокинул очередной стакан и, закусив круто поперченным ломтиком буженины, лукаво блеснул белками: — Зачем поцелуями-то приправляли, а?!
— Ну тебя, Гришка, опять за свое, — кошкой захмурилась раскрасневшаяся Стеша, пьяно отмахиваясь детской ладошкой от распутинского замечания.
— На том и жизнь держится! — продолжал Гришка Распутин. — Вот, к примеру, лежишь в холодной постели и, как бездомная собака, глазами стреляешь, ждешь, глядя на темноту… А кого, коли позволишь спросить, ждешь? А ждешь видь! А рази кто догадается, что ты, живое существо, в тоске зябнешь, ежели всем нутром не затрубишь? Нет, не догадается видь! Вот где пес-то зарыт… А баба-то, она к чужому теплу тянучая, что кошка… От нее видь огромные миру бедствия зачинаются!
Стеша сконфуженно переглянулась со всеми и, не найдя чем возразить Гришке Распутину, певуче воскликнула:
— Ой, ну тебя, Гришка!
Разомлевший от выпивки и распутинского баса дядя Ваня нервно сучил лысой головой, пытаясь прервать Распутина, но никто не замечал его, пока наконец не бухнул он кулаком по столу.
— Хватит беса тешить! — сказал он, неприязненно поглядывая на своего дружка. — Годов нажил, а ума все нет! Не юнец же ты красногубый!
— А ты, ставропольская тыква, молчи! — приказал Гришка Распутин, дружелюбно опуская на плечо дяди Вани широченную ладонь с заскорузлыми, как коряга, пальцами. — Отгорел ты, Ваня, оттого тебе и тоскливо…
Выцедив последний пузырек, «кумпания» грустно присмирела, ощущая неодолимую потребность в новых дозах.
— Может, скинемся, — предложил Синий, с надеждой уставясь на Кононова и прекрасно понимая, что ежели скидываться, то не обойтись без его щедрости.
— Так в чем же дело! Пошурши! — подкусил Синего Кононов, довольный тем, что пришел час переключить все внимание коллектива на себя. — Давай, давай, Микола, выворачивай карманы, только в них не то что деньги, а и мыши давно не танцевали.
И Синий, обиженно поморгав, погас лицом, уже жалея, что затеял этот разговор с Кононовым. Но тут же на помощь пришел Гришка Распутин, ломая мужскую гордость просительным тоном.
— Серега, выручи в последний раз… Ссуди два червонца, с получки соберем! — И качнулся через стол к Кононову. — Уважь, не откажи…
Кононов блеснул двумя золотыми зубами, повертел головой:
— С какой это получки соберете, Гришка? Третий месяц вхолостую гоняем, деньгами-то и не пахнет! — Но, вопросительно окинув каждого взглядом, все же расщедрился, полез в карман и отпустил просителю два червонца, напоминая должок еще с Ярцева.
— Все разом и отдадим, не беспокойся! — заверил Гришка Распутин, вновь восстановивший мужскую гордость, и заспешил в магазин взглянуть на продавщицу.
— Ты там не очень-то, — назидательно сказал дядя Ваня, — будем цех смотреть.
И Гришка Распутин, вняв, тут же вернулся, с веселой улыбкой выставил батарею чекушек и принялся развлекать нас рассказами о продавщице, будто бы спросившей: «А-а, это вы, Григорий Парамонович! Уже все откушали?»
Кононов, как и я, мало интересовавшийся тем, что сказала продавщица и что ей ответил Гришка Распутин, кивал на Лешку, с грустного лица которого глядели мимо всех крупные глаза.
Лешка был единственным человеком, вошедшим в нашу группу необычно. Его не рекомендовали! За него не ручались, что он — не дай бог! — не выкинет фортеля, чего пуще смерти боялись бугры всех мастей и размеров. Он просто приходил к трем вокзалам, где бригады перед очередным отбытием обсуждали план действий, да и притерся к ребятам, а через них оказался и в группе, посчитавшей его битым воробьем и тертым калачиком. А когда бугор спросил у дяди Вани, кто таков Лешка, тот пожал плечами и коротко сказал: «А ляд его знает!»