— Да, ответили, но не ты, а другие. То письмо мне всю правду открыло. Поняла я тогда, что ты не хочешь писать, потому и молчишь, не нужна я тебе…
— Но ведь это же не так, Ната, ты сама знаешь, — возразил он. — Я писал тебе потом, помочь старался.
— Нет, Коля, не убеждай. Твоя помощь была от совести, а не от любви, тебе просто стыдно стало, — сурово сказала она. — У тебя своя семья, о ней ты и думал…
Переполох на реке, вызванный Генкой, отвлек их, и лишь после недолгого молчания Николай Устинович сказал те слова, которые подслушал мальчишка.
Не таким представлялось все Червенцову, когда он ехал сюда, в Рябую Ольху. Время не могло, конечно, оставить без изменения ни его, ни Нату, и после раздумья он пришел к заключению, что не то ожидал увидеть. Редкие письма Анастасии Петровны скупо сообщали о ее житье-бытье, она являлась ему в воображении простой сельской женщиной, в путах мелких повседневных дел, утратившей обаяние своей молодости и переменившейся до неузнаваемости. Да, перемена была явная, он сразу же понял это, но не та, которую предполагал увидеть. Он встретился с женщиной зрелого ума, пожалуй, равной ему, и это признание поразило его, но в конце концов он подумал, что так и должно быть: жизнь одинаково выгранивала их. А после того как узнал, что и Надя не такая, какой виделась ему, Николай Устинович решил сделать больше, чем намеревался вначале, однако с тем условием, чтобы молодой женщине было открыто, кем он приходится ей. Анастасия Петровна резко отказала.
— Ты все-таки не хочешь понять меня, Ната, — обиженно сказал Николай Устинович. — Из-за женского упрямства. Ну, хорошо, я согласен, что доставил тебе уйму неприятностей, очень виноват перед тобой, ты можешь никогда не простить, это твое право. Но скажи, почему нельзя сказать Наде правду?
— А зачем? — жестко спросила она. — Зачем это нужно теперь?
— Мне думается, так будет лучше, — уже мягче заговорил Николай Устинович. — Считай, как хочешь, пусть это желание как-то загладить вину. Разве это плохо? Я хочу помочь Наде лучше устроить жизнь, ты сама не против, ведь так же? Не будешь же ты отрицать? О ней и о тебе думал я, когда ехал сюда. Я сам постараюсь объяснить ей, она взрослый человек, поймет.
— Ну, а если она еще девчонкой похоронила тебя?
— Как похоронила? — недоуменно спросил от. — Меня?
— Да, тебя, так уж получилось. Ей было лет десять или немного больше, и кто-то сказал, что отец у нее летчик. Она подумала на Лешу и спросила меня: правда ли? Я сказала, что отец погиб не здесь, а где-то на фронте. Поверила, или нет, не знаю, только она больше не расспрашивала. Она молчит, но, может, и сейчас думает, что я обманула… Даже теперь ходит на Лешину могилу, носит цветы, ухаживает за ней…
— А-а, это не беда! Все можно объяснить.
— Ты и сейчас только о себе думаешь, своего добиваешься, — упрекнула Анастасия Петровна. — Зачем жизнь ей портить? Да и что хорошего, если Надюша узнает, что отец ее жив и теперь, через двадцать лет, вспомнил о ней.
Червенцов не ждал, что встретит такой отказ, видимо, не все забыто, и Анастасия Петровна упорно вынашивает свою обиду. Но при чем же дочь, ведь она в своем ослеплении и за нее отказывается от поддержки. И, как всегда, чувствуя, что перед ним возникает препятствие, Николай Устинович внутренне подобрался, он хорошо знал, куда заводит такая одержимость: потом одумается, да недостанет сил повернуть вспять. Она должна понять, что прошлое плохой советчик, оно не может влиять на те отношения, которым предстоит сложиться.
— Ты упрекаешь, твоя дочь — простая колхозница, — помолчав, снова заговорила Анастасия Петровна. — Мне и самой больно, что у нее не лежит сердце к учению. Что же, не всем быть учеными, кому-то нужно и простую работу делать.
— Я не собирался упрекать тебя, да и права не имею, ты не так поняла меня, — возразил Николай Устинович. — Просто хочу помочь ей получить образование, может быть, стать артисткой, у нее же большие способности. Я знаком с певцами, музыкантами, артистами, они будут рады удружить мне — послушают ее, подскажут, как ей поступить.
— Ты и дочь хочешь отнять у меня! — воскликнула она с изумлением и продолжала почти в тоне приказа: — Ничего не выйдет, я ее не отдам… Да и подумал ли ты, как она отнесется к тебе. Не меня, а тебя осудит, осудит строже, чем я. Не умеет Надюшка прощать обиду, у нее не мой характер.
— Но это и от тебя зависит, Ната, — быстро сказал он.
— Да, и от меня, — согласилась она. — Но не хочу, чтобы Надюшка узнала правду, пусть лучше все останется, как было, от твоей правды девочке легче не станет, пойми маня…