— Ага, — Надя радостно кивнула головой.
— Чему же ты радуешься! Из-за чего же? Опять из-за твоей поездки?
— Из-за нее, из-за нее, — пропела Надя и потянулась рукой к веревке, стараясь заслонить локтем внезапно вспыхнувшее лицо.
— Вот чудачка, что же тут веселого, — сказала мать с тревогой. — Не поедешь, что ли? Уже раздумала? Да отвечай же, что ты фокусничаешь!
— Нет, поеду, обязательно поеду. — Надя подняла на нее залучившиеся глаза. — Он серчает, дуется, а я все-таки поеду. Ну, пусть немного побесится, он смешной, когда злится на меня, правда, смешной…
— Ох, бить вас некому, — засмеялась Анастасия Петровна. — Ну-у, совсем как ребятишки… Только жить начали, а уже ссоры.
Николай Устинович, стоя у окна, поверх занавески с пристальностью следил за этим свиданием. Мать и дочь, словно дружные сестры, о чем-то разговаривали увлеченно, перебивая слова смехом. В нем неожиданно поднялось чувство досады, что он может наблюдать за ними лишь со стороны, никакого участия не принимая в их встрече. Почти с ревнивой настороженностью он подмечал каждое движение, выражение лиц, как будто пытался издали понять, чем вызвано их оживление, о чем они говорят, знай, что не может запросто, по-семейному, выйти к ним, вмешаться в их беседу.
— Что же еще он выдумал? — спрашивала в это время Анастасия Петровна.
— За мать беспокоится, говорит, некому поглядеть за ней, — отвечала Надя.
— Ну, это пустяки! Сказала бы, что я присмотрю, подумаешь, какие трудности.
— Я так и сказала.
— А он?
— «Я не хочу», — поднявшись на носки и опуская на глаза брови, со склоненной к плечу головой, сказала Надя, подражая угрюмому, похожему на приглушенное ворчание баску Федора.
— Ну, тогда я спокойна, — засмеялась Анастасия Петровна. — Ты, конечно, не уступишь, по тебе вижу… Ох-ох, ребячества в вас полный короб.
Они вошли в дом, и Николай Устинович встретил их на пороге горницы.
— Здравствуй, Надя, — с улыбкой протягивая руку, сказал он. — Чему вы смеялись в саду так заразительно, можно узнать, если не секрет?
— Заговор против мужа устраивает, — кивнула на дочь Анастасия Петровна.
— Можно и мне участвовать в нем? — спросил Николай Устинович, невольно удивляясь тому, что дневной свет еще больше прибавил прелести и оживления молодой женщине и она поразительно, всей своей статью и чертами лица, опять напомнила ему Нату, не хватало лишь кос, — именно такой встречал он ее, когда являлся на свидания, даже серенькое платье с красноватыми искорками, в котором была сейчас Надя, очень напомнило ему то, что носила тогда Ната. Снова прошлое чудом ожило перед ним.
— Никак нельзя, не разрешается, — быстро и решительно ответила Надя.
— Почему же? Говорят, артелью и батьку легко бить, а мужа тем более. Я слышал, он не пускает тебя в Москву, это правда? Мне ты можешь довериться, я не чужой. Хочешь, я поговорю с ним, знаешь, по-мужски. Уж мы-то как-нибудь заставим его быть послушным.
— Ничего подобного. — Она исподлобья взглянула на него и попыталась ускользнуть в кухню к матери.
— Да что ты боишься меня, я ведь не кусаюсь! Сядь, поговорим, а то я скоро уеду и побеседовать не придется, — удержал ее Николай Устинович.
— Я слушаю. — Надя, совсем как школьница, присела на краешек стула, положила руки на колени, словно заставляла себя сидеть покойно, и, склонив голову набок, поглядела на него живо и ясно.
— Да-а, вот так-то. — Не зная, что говорить, Николай Устинович прошелся из конца в конец горницы, поглядывая на окна, достал папиросу и закурил. Анастасия Петровна вышла из кухни, быстрым и встревоженным взглядом скользнула по их лицам и принялась накрывать на стол.
— Век не уезжал бы отсюда, да нельзя, — продолжал он, останавливаясь у окна. — Мне и в первый раз понравилось здесь, и тогда все было в зелени, в цветах, война будто и не коснулась вашего села. Мы ведь привыкли видеть разорение, гарь и развалины, а сюда приехали, даже удивительно: все цело, ни одного разбитого дома. Помнишь, Ната, как мы с Алешей пришли в твой дом? Идем мы с ним по улице, выбираем, где бы остановиться, увидели твою хату, и так приглянулась она, ну, словно мирным воздухом дунуло на нас. «Ага, — думаем, — вот это нам и нужно», и завалились мы в хату, непрошеные гости.
— У нас летом всегда хорошо, — согласилась Анастасия Петровна.
— Николай Устинович, а вы хорошо знали Алексея Бережного? — с приливом внезапной решимости спросила Надя, словно испытывая Червенцова настороженным взглядом.
— Алешу? А как же! — воскликнул он. — Кому как не мне знать его! Замечательный товарищ, прекрасный летчик, в полку его любили. А мне Алеша был лучшим другом, больше года, можно сказать, из одного котелка ели, под одной шинелью спали, так спаялись, водой не разольешь… Фронтовое братство — не просто красивое слово, Надя. Это, знаешь, как говорилось раньше, жизнь отдай «за други своя».