— Поменьше дыми, Аверьян Романыч, в хате и так нечем дышать.
Харитонов повернул к ней голову.
— Обожди гомонить, Настасия, — оскалил он желтые зубы. — Мой табачок не во вред, духовит, вроде одеколона, так и шибает в нос.
И в самом деле, в горнице так сладко и густо запахло степными травами, что Николай Установим соблазнился и тоже закурил стариковского табаку.
Вскоре подошел еще один гость. Он прежде заглянул в кухоньку, пошептался о чем-то с Анастасией Петровной, улыбаясь вышел в горницу и сел против Червенцова, опираясь ладонями о колени широко расставленных ног. Его маленькие глазки любовно обежали Николая Устиновича.
— Смо́трите на меня и не припоминаете, а? — сказал он, поглаживая колени и выставив голый, с ребячьей ямкой подбородок. — Кто, мол, такой, с каких ветров. А ну-ка, припомните, я тогда бригадиром был…
— Да-да, что-то такое… — неуверенно ответил Червенцов, припоминая, что́ в прошлом могло связывать его с этим человеком, но ничего не отыскал в памяти.
— Ну как же! Вы еще трактор тогда наладили, а потом мы малость вспрыснули, с благополучным, так сказать, ремонтом, — с коротким смешком сказал гость. — Кичигин я, Василий Васильич. Припомнили?
— Да-да, — облегченно воскликнул Червенцов, хотя память вновь ничего не подсказала ему.
— С сынком, значит, припожаловали к нам. Истинно хорошее дело надумали. А надолго ли?
— Думаю погостить немного.
— Приятно слышать. Где же вы теперь обретаетесь?
— Все еще в армии, — ответил Червенцов.
— Полковник, верно?
— Нет, Василий Васильич, берите выше.
— Неужто генерала достигли?! — Кичигин вскочил со стула и обеими руками пожал руку Червенцова. — От души рад, дорогой Николай Устиныч, достойнейший вы человек… Рад, ей-богу, рад за вас.
Он повернулся к Харитонову и, кивнув головой на Николая Устиновича, сказал почтительно-ласковым голосом, словно Аверьян Романович и не представлял себе, кто такой Червенцов:
— Я хорошо помню, он всегда геройским был… Прямо-таки поднебесный орел.
Старик лукаво покосился на Кичигина и пустил в обе ноздри дым.
Но Червенцов уже не слушал Василия Васильевича, — он пристально, с лицом, скованным внутренним напряжением, смотрел в сени, где на пороге стояла молодая женщина в ярко-голубом платье, а за нею широкоплечий парень в военной фуражке с пятиугольником вылинявшего бархата на черном околыше.
Из кухоньки выглянула Анастасия Петровна.
— А-а, Надя пришла, — громко сказала она, оглядываясь на Червенцова.
Николай Устинович вздернул голову, будто его внезапно ужалило током, — так поразило лицо молодой женщины неуловимо-памятными и своеобразными чертами. Перед ним стояла Настя, та, прежняя, двадцатилетняя, ничуть не изменившаяся, точно время оказалось невластным над нею, не утратившая, а приумножившая свою красоту. И ему страшно было, что мать разительно повторялась в дочери.
Он поднялся с дивана, шагнул навстречу Наде, весь отвердевший и налитый непонятной тяжестью. Рукопожатие Нади показалось ему необыкновенно сильным для молодой женщины, при этом она с откровенной пытливостью заглянула ему в лицо своими ореховыми глазами с золотистыми искринками в глубине зрачков, и он отвел свой взгляд.
Артемка заметил, как отцова шея под расстегнутым воротником рубашки налилась темной кровью, и в лице уловил что-то виноватое, пристыженное. Ему даже сделалось немного обидно за отца, которого никогда не видел таким смущенным и растерянным, а тут на него что-то нашло, — он как-то неуклюже топтался посреди комнаты, и было непонятно, куда пропала его уверенность в себе и четкая неторопливость в движениях. Артемке невозможно стало смотреть на отца.
— Надя, пойди-ка сюда на минутку, — увлекла Анастасия Петровна дочь.
Червенцов не вернулся к Артемке, сел рядом со стариком и снова закурил, обволакиваясь табачным дымом как облачком. Что-то странное случилось с отцом, — только что курил стариковский табак и уже опять потянулся за своими папиросами. А ведь он дал слово курить пореже, не больше десяти папирос и день. Где же его обещание?
— Стальная броня? — указывая глазами на фуражку, спросил Николай Устинович парня, который пришел с Надей, догадываясь, что он ее муж. — Вижу, недавно из армии?
— Прошлой осенью, — коротко ответил тот.
— Ага, понимаю. А где служил?
— В Закавказье. — Парень снял фуражку и положил ее на подоконник.
В это время Кичигин хлопотливо отодвинул стол на середину горницы. Анастасия Петровна застелила его розовой хрустящей скатертью и принялась вместе с дочерью носить из кухоньки закуски и расставлять на столе. Сквозь кисею табачного дыма Николай Устинович, сам того не замечая, неотрывно следил за молодой женщиной. Она двигалась по комнате свободно и оживленно, вся ее легкая и стройная фигура, округлая белая шея, женственно полнеющая грудь дышали радостью бьющей через край жизни, сильной, властной, и Червенцов с жадностью замечал каждое ее движение.