На краю ржаного поля появились женщины. Они шли быстро и что-то кричали, показывая руками на далекий лес. Ламаш оглянулся. Черная, с сизым чревом туча, шевеля косматыми отростками, точно огромными лапами, выползала из-за леса, и ярко-белые, освещенные солнцем облака в панике как бы отступали по всему небу, очищая ей дорогу. Все застыло в неподвижности, смятенно ожидая прозы. «Как бы не градовая!» — всполошился Владимир Кузьмич.
Сухим жаром пахнуло из степи, как если бы кто-то отодвинул заслонку в печи, я сразу сделалось нестерпимо душно. Потом по зелени пробежала рябь, рожь на бугре заволновалась, заметалась под напором ветра из стороны в сторону, клонясь долу, и дуб размахался ветками, словно ловил что-то в воздухе, И вдруг все обволокло пепельным светом, внезапно надвинулись сумерки, далеко по полю пробежал солнечный луч и погас…
Со всего поля женщины с узелками и тяпками сбежались к шалашу. Обвалом грохнуло над ними небо, как будто что-то разорвалось в туче, зашелестели по траве веселые капли, и хлынул ливень, шумный и напористый.
— Шарахнет в шалаш, и капут нам, бабочки, — сказала Анна Матвеевна. Старуха не успела добежать до укрытия, ливень нагнал ее, сразу испятнал с головы до ног, и она, окинув платочек, вытирала мокрое лицо с очевидным удовольствием. Женщины были напуганы, встревожены, забились в глубь шалаша, лишь она осталась у входа рядом с Ламашом и смотрела, как хлещут по зеленой молоди и рыхлой земле дождевые струи, набухают и разливаются мутные потоки в рядках растений.
— Типун тебе на язык! — крикнула какая-то женщина. — Господи, пронеси мимо такую страсть!
С треском и уханьем небо раскалывалось над полем, лиловые сумерки раз за разом разрывались вспышками сияюще-синего огня, и казалось, дождь припускается все напористее и веселей. Жеребец едва не опрокинул дрожки, повернувшись задом к косым струям, и при каждой вспышке испуганно шарахался и рвал соху, — хорошо, что она плотно вкопана в землю, хорошо, что жеребец привязан к ней вожжами, а не уздечкой, а то вырвался бы и умчался в поле.
— Ай и хороша банька! — поеживаясь мокрыми плечами, сказала Анна Матвеевна. — Сразу как прорвало, было не залилась, старая. Чуток ему подождать, прорывку закончили б.
— Как бы градом не побило, — вздохнул Ламаш.
— Какой там град, Володимер Кузьмич! Смотри, с краюшка голубенькое проглянуло.
Пушечные залпы грозы отодвигались куда-то в сторону, вокруг просветлело, и дождь ровно зашумел по соломе шалаша, промокшая зелень обвисла под дождевым севом. Бабы повеселели, перестали тесниться одна к другой, начали переговариваться. Недавно еще перепуганные насмерть, ничего не испытывавшие, кроме желания, чтобы гроза пронеслась над ними быстрее, теперь они подтрунивали друг над другом, старались представить все смешнее, чем было на самом деле.
— Ну, смилостивился твой господь, Фиска, — немного пренебрежительно сказала Анна Матвеевна. — Я, старуха, и то про господа не вспомнила, а ты кличешь его. Слабо ты звала, он, как твой мужик, глуховат.
Бабы сдержанно посмеялись.
— Ты известно — отчаянная, — с вызовом ответила большеглазая мягкотелая бабенка, зардевшись лицом.
Все посмотрели на нее. Краска еще больше разлилась по лицу Фиски.
— Будет вам, все перепугались. — Надя лукаво и весело поглядела на председателя. — Смотрите, Владимир Кузьмич и сам дрожит, никак не придет в себя.
— Я за вас дрожал, случится что — отвечай потом, — подхватывая шутку, засмеялся Ламаш, и в шалаше сделалось весело и шумно: гроза проходила и вместе с нею проходил страх.
Туча оказалась без града, сизо-свинцовый ливень отбушевал, и теперь шел спорый, теплый дождь, наливной, как называют мужики. Еще один-два таких дождя — и мало сказать, выправится ярь, как бы она не обогнала озимь.
— А что, Владимир Кузьмич, будет ли когда бабам послабление? — вдруг сказала Фиска. Оправясь от смущения, она бойко поглядывала на председателя светлыми круглыми глазами. — Вы небось сразу после дождя погоните: бабочки, за работу!
— А тебе не по вкусу, — усмехнулась Анна Матвеевна.
— Так грязь же, утопнуть можно.
— После дождя легче прорывать, пусть только ветерком обдует, — сказала Анастасия Петровна. — Возьмемся — и к вечеру смахнем.
— И когда нам полегчает — не видать, — вздохнула Фиска. — Сколько помню, все с тяпкой да с тяпкой. Картошек вовсе мало сажаем, там культиватор. Тут же целая прорва свеклы, а техника — баба да тяпка.
— Э-эх, видать, кланяться свекле, покуда ноги носят, — прозвучал чей-то огорченный голос.